Анатолий Дроздов - Смок - боевой змей Страница 19

Половец не договорил. Олята, не спуская с него глаз, выбросил руку с сулицей. Половец заорал и схватился за низ живота. Олята, как учил Некрас, полоснул врага остро отточенным листом наконечника пониже уха. Тугая черная струя ударила из шеи половца, заливая халат; он попытался зажать рану ладонью, но кровь пробилась сквозь пальцы. Половец упал на колени, а затем — лицом в траву. Засучил ногами, отходя.

Олята глянул в сторону. Нескрас с половцом отчаянно рубились — да так, что искры летели от сталкивавшихся сабель. Противники то отступали на шаг, то опять бросались в бой.

— Открывай конюшню! — крикнул Некрас, заметив одинокого отрока. — Спасай смока!

Олята побежал к назад. Он попытался снять засов с дверей, но тот не поддался. Олята присмотрелся и едва не заплакал — толстый дубовый брус был накрепко приколочен большущими гвоздями. Олята метнулся в избу, принес топор и стал рубить засов. Дуб, закаменевший за годы, поддавался трудно — два удара вырубали в брусе выемку глубиною с палец, и Олята с ужасом подумал, что не успеет…

Некрас сразу понял, что противник ему попался опытный. Половец легко отбил первые удары, каждый из которых уложил бы обычного воя, затем перешел на наступление. Бил он резко, с оттяжкой, норовя угодить поперек клинка и сломать его. Некрас поневоле вынужден был отступать к горящей стене. Он слышал доносившиеся из угла частые удары топора и догадывался: у Оляты чего-то не получается. Надо было помочь, но мешал противник — он наседал, с хеканьем рубя мечом.

Пламя на стене разгоралось все ярче, в его отсветах Некрас разглядел, что враг его — тот самый половец, с которым он спорил о мечах на торгу.

— Жегало! — выкрикнул он и отступил на шаг. Сотник в свою очередь опустил саблю.

— Некрас?.. Зачем половцем вырядился?

— А ты зачем?.. Не хотел, чтоб признали в Белгороде? Все равно признали…

— Почему ты жив? — раздосадовано спросил Жегало.

— Азад промахнулся…

— Азад попадает в яблоко за сто шагов! — не согласился Жегало. — Ты слишком рано вышел от своей бабы. Когда б прискакали с известием о пожаре, Азад не промахнулся бы.

— Азад мертв, остальные твои люди — тоже. Уходи! — предложил Некрас. — Бери коня и скачи. Мне не нужна твоя жизнь.

— А мне твоя — нужна! — ощерился Жегало. — Великий князь велел убить тебя и смока. Смок сгорит, а тебя я убью…

Некрас рыбкой прыгнул вперед, вытянув руку с саблей. Жегало занес клинок, но опоздал. Упав на землю, Некрас откатился в сторону и только затем глянул. Жегало стоял на коленях, пытаясь запихнуть обратно вывалившиеся из распоротого живота кишки. Некрас вскочил и побежал к Оляте. Жегало за его спиной завыл. Некрас не видел, как сотник великого князя, бросив кишки, выхватил из-за пояса кинжал и полоснул острым лезвием себя по шее…

Олята весь взмок, но брус не перерубил даже на половину. Огонь тем временем со стены перескочил на соломенную крышу, та разом вспыхнула, ярко осветив все вокруг. В конюшне трубно заревел смок, и Олята заплакал, не зная, что делать. Растирая слезы по лицу, отрок не заметил, откуда появился Некрас. В руках у него было два копья.

— Помогай! — крикнул он Оляте.

Отрок вслед за Некрасом просунул копье под дверь — там, где она была подвешена на кованых петлях, и изо всех сил нажал. Дверь не поддалась.

— Сильнее! — велел Некрас, повисая на древке всем телом. Олята последовал его примеру. Затрещали дерево, и дверь вдруг легко соскочила с петель. В то же мгновение ее будто смело — люди едва успели отскочить. Смок выскочил наружу (на спине его тлела солома) и с разбегу взмыл воздух. Пока Олята провожал змея взглядом, Некрас успел заскочить в пылающую конюшню и вынес седла.

— Улетел смок! — сказал Олята.

— Вернется! — ответил сотник, бросая седла на траву. — Выводи коня! Кликни сестру и выносите добро. Сейчас огонь на избу перекинется…

Олята не помнил, что и как он делал, мечась в избу и обратно. Пришел в себя лишь в седле. Рядом, неловко держа повод, ехала Оляна. Оглянувшись, отрок увидел коней, навьюченных узлами и мешками. Связанные поводами кони трусили вслед за Даром. Вдали догорали конюшни и изба.

— Опять мы без дома! — вздохнула Оляна.

«Будет у нас дом!» — хотел сказать Олята, но не смог. Горло было сухим-сухим, будто отрока ночь жарили в горячей печи.

9

В доме, где росла Улыба, все было пропитано запахом меда: стены, стол, лавки… Даже выскребая голиком полы, Улыба ощущала сладкий, приторный аромат. Отец ее был бортником, звали его Бакула. Дом Улыбы стоял в лесу. На вековых соснах, росших вокруг, отец с братьями развешивали выдолбленные из липы колоды — борти, в бортях жили пчелы. Колоды грудой лежали во дворе; старые, подгнившие борти мужчины рубили на дрова, новые долбили долгими зимними вечерами. Пчел Улыба не боялась. Они постоянно роились в доме, но никого не жалили. Пчелы залетали, чтобы утащить частичку того, что отобрал человек. Набрав брюшко меда, они становились ленивыми и добродушными: их можно было трогать и даже осторожно гладить пальчиком по полосатой спинке. Маленькая Улыба любила так делать.

В лесу водились хищные звери, поэтому двор обнесли частоколом. Зимою оголодавшие волки подходили к нему и злобно выли, приводя в неистовство охранявшего дом пса. Забор защищал от хищников не всегда; как-то снегу зимой навалило до верха частокола, затем ударила оттепель, потом — мороз, образовался плотный наст. Волки, взбежав по снежной насыпи, спрыгнули во двор, разорвали в клочья и съели пса. Проникнуть в сарай, где обитали волы, корова и другая домашняя живность, они не смогли (двери сарая были сделаны из расколотых вдоль плах) и сами попали в западню: внутри двора сугробов не было. Бакула с сыновьями накануне выбросили снег за ворота.

Бортник, обнаружив на рассвете напрошенных гостей, взял лук и с порога дома хладнокровно расстрелял метавшихся по двору и жалобно скуливших разбойников. Подранков братья Улыбы добили рогатинами. Улыбе было жаль до слез убиваемых волков, она даже всплакнула. Но из выделанных волчьих шкур Бакула сшил одеяло, Улыбе под ним было тепло и уютно, впоследствии она даже радовалось, что глупые волки попались из-за жадности.

Из одиннадцати детей Бакулы выжили пятеро, среди выживших Улыба оказалась единственной дочкой. Отец ее не баловал. С трех лет Улыба пасла овец и присматривала за коровой, с пяти мать стала приучать ее к подойнику. Два-три раза в год вся семья занималась выгонкой меда: тягучий, масляно-желтый он заполнял бочки по самые крышки, которые Бакула вбивал ударами пудового кулака. Бочки грузили на повозку и везли в Белгород — на торг. Себе бортник оставлял мед в сотах, их можно было долго жевать, пока не пропадала сладость, а во рту оставался безвкусный комок воска. Комки эти выплевывали в миску, затем сплавляли в печи с пустыми сотами. Получившийся воск везли в Белгород…