Марина Дяченко - Ведьмин век Страница 19

— Тихо, дура…

— Затесалась…

— Потом. Потом…

Ее оставили в покое.

Вот почему эти нявки так орут. Вот что они, приблизительно, чувствуют… И потом остается пустая кожа. Как чулок. С первого взгляда тонкий, искусно сшитый комбинезон. С пластинками ногтей. С белыми шарами глаз. С волосами на плоской голове, плоской, как сдувшийся мячик, и оттого неестественно огромной…

Чугайстры закончили. Ивга только и сумела, что отползти подальше в сторону. Под вагон, где ее тут же и нашли.

— Иди сюда…

Она не сопротивлялась.

— Ты ведьма? Ты что здесь делаешь, дура?

Она бы объяснила им. Ох, она бы объяснила…

— Расклеилась девчонка, — сказал один, на чьем фонарике был желтый солнечный фильтр. — А нечего шляться ночью по пустырям. И удирать тоже нечего, коли не нявка…

Ивга почувствовала, как ее безвольную руку забрасывают на чье-то жесткое плечо:

— Пойдем, девочка… Ты, — это подельщику, — свои проповеди в письменном виде… О правильном поведении для молоденьких ведьм, которые инициироваться не хотят, а на учет становиться боятся. Так ведь? — это Ивге.

Ивга длинно всхлипнула. Обладатель жесткого плеча все слишком быстро понял и слишком емко объяснил; земля качнулась под ногами, и, стремясь удержать равновесие, она вцепилась в меховую безрукавку на его плече.

— Ты не бойся… Мы тебя не тронем. На кой ты нам сдалась, дура… — это тот, с солнечным фильтром. — Другие, может, и воспользовались бы оказией, да нам надобности нет, видишь ли, у нас таких девчонок… Да не таких, а почище и покрасивше, надо сказать…

Кто-то засмеялся. Кто-то беззлобно бросил — «заткнись»… Борясь с оцепенением и болью, Ивга подумала, что обладатель желтого фильтра среди них шут. Шут-чугайстер, так не бывает, но вот же, есть…

— Эй, девочка, а сумка-то твоя? Твоя — или кого-то из тех?

Ивга всхлипнула и прижала сумку к груди.

Их машины стояли по ту сторону стены. Крытый фургон с желто-зеленой мигалкой на крыше и несколько легковушек, больших и маленьких, потрепанных и не очень.

— Тебя подвезти? — высокий чугайстер с круглой, почти наголо остриженной головой распахнул перед Ивгой дверцы фургона; под мышкой он небрежно держал свернутый пластиковый мешок на молнии, Ивга знала, что там внутри.

Видимо, это знание отразилось у нее на лице, потому что тот, на чье плечо она опиралась, примирительно повторил:

— Не бойся…

Она замотала головой. Она не сядет в фургон под страхом смерти. Она скорее ляжет под его колеса…

— Давай я тебя довезу, — вдруг совершенно серьезно предложил обладатель желтого фильтра. — У меня «максик», ты ведь простых, цивильных машин не боишься?

Все они, полчаса назад бывшие шестеренками чудовищного механизма, сейчас негромко, совершенно по-человечески разговаривали за ее спиной. По очереди заводились машины; Ивга поняла вдруг, что стоит перед закрывшейся дверцей фургона, и вокруг нет уже никого, и тот, за чье плечо она держалась, договаривается о чем-то с высоким, круглоголовым, и оба говорят о будущем дне, но называют его не «завтра», а «сегодня»…

А небо уже не черное, а серое. Темно-серое, мутно-серое, рассвет…

— Тебе что, некуда ехать? — тихо спросил тот, кого Ивга про себя назвала шутом. — Дома нет? Выгнали, или ты приезжая? Без денег?

Она хотела попросить, чтобы он от нее отстал — но вместо этого лишь жалобно растянула губы, пытаясь изобразить улыбку.

— Пойдем, — он взял ее за руку.

У него действительно был «максик». Маленькая машинка, которую будто бы только что поддал под зад самосвал, и оттого багажник сделался похожим на гармошку.

— Я теперь сутки отдыхаю… Ты не бойся. Я же не зверь… Ты посмотри на себя, красивая ведь девка… Я понимаю, инквизиция вас гоняет, но я — не инквизиция… Да брось ты сумку на заднее сиденье, что ты вцепилась в нее, не отберу…

Желтая стена поплыла назад. Быстрее, быстрее…

Ивга прерывисто вздохнула и закрыла глаза.

Одница встретила Клавдия душной ночью, цепями огней и бронированной машиной на краю бетонки — черной, похожей издали на мокрый лакированный штиблет.

— Да погибнет скверна, патрон.

Прошло целых полминуты, прежде чем он узнал голос. Глубокий и сильный голос несостоявшейся оперной певицы. Надо же, как она изменилась за прошедшие три года. Не постарела — но изменилась сильно, или виной тому неестественно желтый свет фонарей?..

Тонированные стекла машины делали внешний мир сказочно-зыбким, матовым, призрачным; презирая поздний час, Одница сверкала огнями, ворочала полотнищами реклам, строила приезжему глазки. Клавдий вдруг вспомнил, как лет тридцать с лишним назад впервые приехал сюда с матерью, и тоже ночью, и в аэропорту взяли такси, и волшебный город за окном казался…

— Куратор Мавин приготовил отчет, патрон. И по первому же вашему требованию…

— Я по ночам не соблюдаю этикета, — уронил Клавдий глухо. — Не утомляй меня, Федора, я и без того малость утомленный… Как дети?

Последовала пауза. Поздние машины, которых на ночных улицах водилось изрядно, уважительно шарахались от неспешно ползущего черного броневика; коротко стриженый затылок водителя за синим стеклом ловил отсветы огней и потому казался планетой, вращающейся вокруг сотни светил.

— Дети… хорошо, — медленно ответила Федора. — Все… хорошо.

— Я не знал, что ты в Однице, — честно признался Клавдий.

Федора бледно улыбнулась:

— Вижна не в состоянии уследить за всеми кадровыми перестановками… Это было бы ненормально.

— За три года ты здорово продвинулась по службе.

— Стараюсь…

— А в каких ты отношениях с этим склочником Мавином?

Снова пауза; Клавдий понял, что неверно поставил вопрос. Неправильно сформулировал.

— В достаточно теплых, — отозвалась наконец женщина. — Но не в близких… Если ты это хотел узнать.

Клавдий хотел заверить ее, что «не хотел» — но вовремя удержался. Подобное уверение прозвучало бы и вовсе вызывающе.

— Твой визит не планировался заранее, — сказала женщина с коротким смешком. — Слишком внезапно… Мавин задергался — он ведь тебя боится.

— Да? — искренне удивился Клавдий.

Женщина перевела дыхание. Потупилась:

— Знаешь… Мне было бы проще, если бы мы остались в рамках этикета.

Проще — не всегда означает лучше, хотел сказать Клавдий. Но удержался, избавил язык от многозначительной фразы. Чего доброго, Федора подумает о нем, что он умнее, чем есть на самом деле…

Он криво усмехнулся; женщина напряглась.

— Мы можем вернуться в эти рамки, — сказал он примирительно.