Пол Андерсон - Девять королев Страница 19

– Что ж, если это для тебя так важно… – сказал Грациллоний. – Только не уговаривай других следовать твоему примеру. Пусть каждый поступает по своей вере и совести. Ступай предупреди кухонный наряд.

– Благодарю вас, центурион! – Будик вспыхнул от радости. – Храни вас Бог!

Грациллоний обтерся губкой, переоделся и вышел из палатки. Ему оставалось назначить часовых и наряд на завтрашний день. На площадке в центре лагеря весело потрескивал костер. Походный котел уже закипал, и к дыму примешивался густой дух мясного бульона. Будик сидел на корточках поодаль от костра. Его окружили несколько солдат с кубками в руках. Они оживленно жестикулировали и время от времени разражались хохотом.

– Стало быть, надумал столоваться отдельно, – издевался Админий. – Так, глядишь, и в епископы скоро выбьешься. Благословите скушать кусочек мяса, ваше святейшество!

Солдаты захохотали. Шрам на щеке Кинана уже затянулся сухой коркой. Он один не смеялся. Кинан был из демециев, а они немногословны. Он размышлял.

– Хорошо, что я не христианин, – с расстановкой сказал он. – Уж больно у вас все просто: несколько дней не поешь мяса – и ты спасен.

На самом деле, подчиняясь рескрипту императора, в Британии он ходил к мессе, но не скрывал своего пренебрежения к этой религии слабаков, неженок-горожан и женщин, оставаясь в глубине души верным Нодену.

– А может, коли повезет, мы по дороге и еще кого из церковников найдем, – продолжал изгаляться Админий. – Привяжем его к кобыле, чтоб не отставал. Будет у кого благословения испросить, как до крови дойдет.

Лицо у Будика пошло красными пятнами. Вскочив, он сжал кулаки и приготовился к драке. В круг протиснулась тучная фигура Квинта Юния Эпилла. Как всегда, вовремя.

– Ну, посмеялись, и будет, – мирно пробасил он. – Оставьте парня в покое. Не задевайте вы чужой веры. Не по совести это.

Простые слова Эпилла отрезвили насмешников. Пристыженные, они потянулись к костру, где дневальные уже раздавали ужин.

– Спасибо вам, – сказал Будик дрожащим голосом. – Позвольте мне спросить, какой веры придерживаетесь вы? Разве вы тоже христианин?

– Я верю в Митру, – пожал плечами Эпилл. – Как наш центурион. Но вот это, – он вынул из-за пазухи кремневый наконечник копья, – это всегда при мне. Мой оберег. Я нашел его давно, тебя еще на свете-то не было. Нашел возле древнего святилища. С тех пор он не раз спасал мне жизнь. Я, по крайней мере, в это верю. Митра не отметил меня высокой степенью. Но что поделаешь, стар я уже избавляться от суеверий. Стар и одинок. Горбатого, говорят, могила исправит.

– А я думал, у вас есть жена…

– Была. Умерла четыре года назад. А дети выросли и разлетелись из гнезда. Но само гнездышко еще цело. У меня дом под Лондинием. Вот отслужу свой срок – пару лет осталось, подыщу себе пухленькую вдовушку и тогда уж…

Заметив Грациллония, с улыбкой прислушивавшегося к разговору, Эпилл оборвал себя и с деланной строгостью прикрикнул:

– А ну, Будик, не стой как пень! Не видишь, командир подошел! Беги зачерпни ему кубок вина.

Грациллоний укоризненно поглядел на помощника, Эпилл хитро поглядел на Грациллония, и оба они весело рассмеялись.

Пейзаж изменился: начались крутые, почти отвесные холмы с извилистыми тропами между ними. Отряд вошел в Центральную Галлию. Идти стало труднее: вверх-вниз, вверх-вниз; потом путь по-заячьи петляет между холмами, и снова – вверх-вниз, вверх-вниз. Теперь шагали молча. Разговор мешает выравнивать дыхание, когда поднимаешься в гору и на крутом спуске, где приходится замедлять шаг, а тело, словно лишенное веса, так и стремится вниз, да и время хочется наверстать, затраченное на трудный подъем. Только вот мышцы не слушаются, ноги заплетаются, и иллюзорная легкость оборачивается падением в дорожную пыль… Идти стало труднее, но отряд приближался к цели – день за днем, миля за милей. Правда, в этой части Галлии придорожные камни отмечали не римские мили – расстояние длиной в тысячу шагов, – а долгие кельтские лиги. Грациллоний не мог понять, когда и почему случилось так, что самая богатая из римских провинций, которую природа одарила плодороднейшими землями наравне с долиной Ренуса и в которую империя принесла мир и закон, вдруг начала решительно отказываться от всего римского? Тот запертый в конюшне мальчик был прав: Иисус – Бог городов. Здесь же Грациллоний то и дело натыкался на кельтские храмы, размерами даже меньше, чем Митреумы. Как дом в одну комнату, только с папертью. Свои многолюдные обряды кельты совершали снаружи, в ограде. В самом же храме места едва хватило бы для двоих человек. В храм входил лишь тот, кто хотел побыть наедине со своими богами. Вершины многих холмов были увенчаны кельтскими фортами. Их возвели задолго до появления здесь Цезаря. Большинство фортов было заброшено, и время сгладило их воинственные очертания. Но некоторые – это было заметно – недавно подновляли. Зачем? Или галлы разуверились в римской власти и римском боге?

В Галлию пришла весна. Деревья оделись листвой, покрылись белым цветом кусты боярышника. Сочные травы вдруг разом расцветились буйными красками полевых цветов. В небе запели жаворонки. Засеянные поля проросли густой щетиной молодых побегов, пышно зацвели сады. С вершины холма в ясный полдень, когда солнце слепит глаза и набрасывает на мир призрачно-белесый покров, реки казались струйками расплавленного серебра, выплеснутого на пестрый травяной ковер. Серебро текло и никак не остывало, то сливаясь в необъятное переливчатое зеркало, то выбиваясь из зеркальной глади извилистыми ручейками. Ручейки, ничуть не считаясь с межой, делили поля на затейливой формы острова, а устав резвиться, прятались в лесную сень. Так выглядела Галлия весной, если стоять на вершине холма в ясный полдень. Часто шли дожди. Но не унылая морось, привычная британцам, холодная и затяжная. А южные ливни с грозой, короткие, сильные и освежающие. Утомленные ходьбой люди останавливались, запрокидывали лица, ловили капли ртом, пили дождь, омывались его чистыми струями. Дождь кончался, и на умытое небо всходила радуга. Зеленые холмы, дурманящий после дождя воздух и радуга в чистом небе – такой была Галлия. День заметно прибавился. Теперь на ночной привал располагались до захода солнца, а выходили с первыми лучами. Грациллоний любил тихие галльские ночи. Иногда, назначив очередной наряд и расставив дозорных, он отходил подальше от лагеря, ложился в траву и смотрел в бездонное звездное небо.

Общаться с местными жителями стало труднее. В землях меж владениями калетов и озисмиев говорили на множестве наречий, а латыни здесь почти не ведали. Выручали странствующие торговцы. Несколько раз они подсказывали Грациллонию, какой путь выбрать. И чем дальше заходили легионеры, тем хуже становились дороги. И не только дороги. Все чаще встречались заброшенные, поросшие бурьяном поля, разграниченные межевыми камнями. Селения представляли собой скопища жалких лачуг, крытых соломой. Каменных домов с черепичными крышами почти не было. В больших городах стояли войска. В их задачу входила охрана мостов и контроль над дорогами. Но городские гарнизоны в Галлии большей частью состояли из ауксиллариев, набранных в Египте, одинаково чужих как римлянам, так и кельтам. Кроме равнодушных и апатичных египтян, в местные легионы входили лаэты, германские или аланские варвары, покинувшие родные места и осевшие на обильных галльских землях. Свирепого вида, в засаленных одеждах, с нечесаными космами, дикари-германцы шли в армию из корысти, ради интересов своего клана и своей родни. Имперские орлы служили для этого самым удобным прикрытием.