Максим Далин - Тракт. Дивье дитя Страница 19

– Нечего тут, – сказал сердито. – Чуть все не испортили мне.

– Да ты не серчай, Егорушка, – Марфа так и лучилась ласковостью, так и мурлыкала, как кошечка. – Мы ж ничего дурного и не желали, так только, самую малость позабавились…

– Негоже людей против леса настраивать. И так они на нас – как враги…

– Да брось, друг ситный, – ухмыльнулся Николка. – Они нам так и так враги, а пуганые хоть стеречься начнут.

– Ага. Вот кто тут воду мутит. Ты в этой разбойничьей шайке главный атаман, да, страж?

Николка ухмыльнулся еще душевнее, обнял Егора за плечи, сказал проникновенно:

– Не бойсь, Егорка, ничего не будет. Я ежели и поднял которых, так уложил уже – чего там теперь жилы-то тянуть? А мужики эти – ты послушай меня – они сволочи распоследние. Им что зверя даром убить, что дите обидеть – все это в радость, им чужая боль – в смех, я знаю…

– Что, страж, в охотники метишь?

– А что? Коли и в охотники – все жизнь спасать. Мечу – не мечу, а пойду, коли нужда будет. Ежели болит душа у меня…

– А за людей-то этих?

– А чего с ними сделается, дядя Егор? – Митька улегся к Егору на колени, заглянул в глаза снизу вверх. – Мы ж ничего, не до смерти их пуганули, зато они сегодня деревья губить не приперлись… Эвон, на бережку сидят!

Егор печально улыбнулся, растрепал Митькины волоса – ржаную солому, русую, золотую – вздохнул.

– Никак, ты, Андрюха, вправду думаешь страхом людей от леса отвадить?

– Не знаю я, Егорка. Я слыхал, у тебя в этой деревне, в Прогонной этой, будь она неладна, мать жила… все я понимаю. Что думаешь и лесу пособить, и людей выручить, чтоб и волки сыты, и овцы целы… все понимаю, а не могу глядеть, как они тут охальничают! – Андрюха рванул шнурки плаща. – Тошнёхонько, Егорка! Они ж душу мою режут, по живому месту режут!

Егорка сидел неподвижно, гладил Митьку по голове, смотрел в огонь. Слушал, молчал. Наконец спросил:

– Слышь, Андрюха, а ты давно взял это место?

– Не то, чтоб уж давно по нашему счету, а по людскому – годов уж сорок будет… А на что тебе?

– А скажи-ка ты мне, – Егор чуть замялся. – Скажи… вот кто из лешаков в Прогонной бывал? В самой деревне, и вернулся с людским духом? А?

Андрюха поскреб бороду.

– Из лешаков аль вообще из дивьего люда?

– Нет, кровный хранитель.

– Не упомню сразу-то… А на что тебе?

– А сам не ходил?

– К чему мне? Я – природный лешак. Душно в деревне-то, тесно, лес манит. К околице подходил разве, на стадо посмотреть, по зимам волков отгонял, а так, чтоб в самую деревню – нет, не бывал. Да на что тебе?

Егорка промолчал. Зато Марфа вдруг сказала мечтательно:

– А помнишь, Микитич, Государева гонца? Лет с десять назад аль поболе… Что со мной ржи глядеть ходил? Молодчик такой, глаза синие-синие, как василечки…

Андрюха хмыкнул.

– Да не десять, а уж одиннадцать-двенадцать тому… Помню я, помню. Не понравился он мне о ту пору. Точно что глазки синие, лицо умильное такое, да и глядел на тебя, как на землянику… разлакомился… Не люблю таких-то – силы живой много, а надежности настоящей нет. Так и ищет, где позабавиться… Коли бы не Государево письмо, показал бы я ему, где порог, где дверь.

Марфа усмехнулась лукаво и, пожалуй, польщенно. Егорка спросил:

– А что, Марфуша, ты так и домой пошла, а его во ржах оставила?

– Нет. Он в деревню пошел. Сказал, в чащобе людей не видал, взглянуть интересно, какие, мол…

Егорка вздохнул.

– Поглядел… Ишь ты, Андрюха, как учуял-то… А синеглазый-то, значит, погостил да уехал, а перед тем забаву себе в деревне нашел… Ну да ладно, ребята. Так это все. Пустяки. Хорошо с вами, тепло, отогрелся я душой, да только пора мне. Вы уж сделайте милость, придержите себя. Я постараюсь побыстрее обернуться. Ты, Николка, не пережимай очень – еще глубоких зацепишь, не уложить будет…

– Да не бойсь! – рассмеялся Николка. – Я уж с бережением. Тебе же помогаю – глядишь, и купчина твой обгадится. А любая передышка лесу в радость…

Егорка хотел сказать, что из-за лесных чудес сельчане могут стать к нему недоверчивы и к купчине будет не подобраться, но посмотрел в чудесные лица лешаков – и не сказал. Лес – их дитя, они его грудью, кровью защищать будут, что тут скажешь… они в своем праве. Кожей к этому месту приросли. Сам Государь и то им не указ – как можно указать разлюбить-то?

– Ладно, ребята, ладно, – сказал Егорка тихо. – Только осторожно.

Неохотно поднялся, улыбнулся на прощанье, не спеша побрел по мху, как по персидским коврам, по прекрасному лесу – по этому вечно живому Государеву дворцу под высоченным небесным сводом, в котором любящая душа может только благодарить, восхищаться и вновь благодарить…

К деревне.

Лешаки проводили его взглядами.

– Дядь Андрюш, а чего он не сказал, на что ему синеглазый-то этот? – спросил Митька.

Андрюха только вздохнул.

Федор стоял, постукивая прутом по сапогу. Его губы кривились сами собой. Брезгливо, презрительно.

– Как хотите, – говорил управляющий. – Как хотите, Федор Карпыч, а в этом что-то есть.

– Есть, – процедил Федор сквозь зубы. – Два деревенских дурака напились пьяные. Хорошо, что был дождь и эти идиоты не сожгли лес. Этот Филимон, кажется, всегда был придурковатый, а от водки вовсе спятил. Так?

– Он весь поседел, Федор Карпыч, – сказал управляющий нервно. – От водки?

– А что ж, он первый на свете зеленых чертей ловил? – усмехнулся Федор. – Хороши работники: голь да пьянь. Я не хочу слушать этот бред про леших. Я хочу, чтобы те, кому я плачу, не жрали на работе вино четвертями, а работали. Это просто, кажется?

– Ваше степенство… – Архип, позеленевший с лица, со страшными, черными кругами под глазами, сделал шаг вперед из негустой толпы перешептывающихся лесорубов. – Ваше степенство, дозвольте сказать. Я водки-то отродясь в рот не брал, боже упаси. И Филька был в своем рассудке. Он парень молодой, непутящий, Филька-то, но мы обои были в своем рассудке. И мне бы помереть или помешаться, да я молитвой спасся, ваше степенство. Верно говорю – нечистая сила тута. И вы нас, ваше степенство, не обижайте. Так и скажите, коли место нехорошее. Попа надо звать. А мне больше денег ваших не надо. И ничего не надо – была бы цела одна голова.

– Глупости говоришь, – начал было Федор, но Архип нахлобучил шапку и буркнул:

– Прощения просим, ваше степенство. У нас в роду-то, небось, никто ложку в ухо не нес. А насчет леших не сумлевайтесь. Сами извольте поглядеть.

Он поплотнее запахнул тулуп и направился прочь, вдоль вырубки, к дороге. Федор, управляющий, Игнат и лесорубы одинаково растерянно посмотрели ему вслед.