Алан Фостер - Триумф душ Страница 19

Островитяне приготовили еду, напитки и развлекательную программу. Веселье их было так заразительно, что экипаж невольно присоединился к нему. А что такого? Тилойцы были искренни, они буквально светились радостью и уважением к тем, чья свежая кровь и энергия скоро обогатит население архипелага. Только Алита, безразличный к человеческим чувствам, старался не появляться на главной палубе; он отыскал тихое местечко, где никто его бы не потревожил, и там подремывал.

Убаюканные морем открытого и искреннего веселья, моряки расслабились, чего никто из них с того самого момента, как корабль оставил родные берега, себе не позволял. Верхняя палуба, освещенная масляными лампами, подвешенными на снастях, превратилась в уголок рая. Праздник омрачала только неспособность островитян хохотать вместе со своими новыми друзьями — для этого необходимы настоящие губы и рот.

Впрочем, тилойцы нашли другие способы делиться весельем с подвыпившими моряками. Помимо всего прочего островитяне были непревзойденными танцорами. Когда несколько особенно привлекательных мужчин и женщин, прибывших на корабль для участия в празднике, принялись освобождаться от пышных одежд, многие матросы с охотой присоединились к ним в этом занятии.

Вечеринка продолжалась, и к утру почти все ее участники едва держались на ногах, а многие уже просто валялись без чувств. Островитяне ели и пили то же самое, что и гости, поэтому моряки не могли заподозрить, что в пищу было подмешано сонное зелье.

Когда все уснули — гораздо крепче, чем спят даже очень пьяные люди, — небольшая флотилия рыбацких лодок окружила корабль. Местных жителей отнесли в их жилища, чтобы они отдохнули и оправились от действия зелья, а членов экипажа усердные, добрые руки с особой бережностью одного за другим связали, осторожно погрузили в рыбачьи лодки, а потом отвезли на повозках в хранилище. Там их с любовью уложили в кровати, застеленные чистым бельем; мужчин отдельно от женщин. Затем туда явились жрецы и совершили чудо, в результате которого буйные, переполненные примитивными чувствами, такими как гнев, зависть, подозрительность, моряки должны были стать безмятежными и милосердными обитателями Тило…

Когда жрецы сделали свое дело, их сменили сознающие всю ответственность этой минуты обычные островитяне, которые захватили с собой веревки и мягкие кожаные наручники. Среди них было много рыбаков, лучше других умеющих крепко вязать узлы.

Одного за другим чужаков привязали к кроватям. Нет, никто из островитян не считал своих будущих соседей заключенными, все делалось для их же блага. Опыт показывал, что лишенные лиц путешественники редко с радостью принимали это безболезненное излечение от пороков — первое время они продолжали буйствовать, гневаться, биться в отчаянии. Порой могли ранить себя, а то и кого-нибудь из островитян. Вот почему вновь обращенных приходилось обездвиживать, пока каждый из них сам, собственным разумом не осознает и не примет неизбежность новой жизни.

За процессом потери лицами индивидуальности наблюдали особые помощники. Первыми отделялись уши, за ними — нос, а там уж — и все остальное. Эти органы, отделяясь от спящих хозяев, мотыльками взмывали под потолок. Их тут же отлавливали, делили по принадлежности и отправляли в особую камеру.

Смятение наполнило хранилище, когда чужаки проснулись и начали понимать, где они находятся и что случилось с их лицами. Тут же к ним бросились великодушные помощники, стараясь успокоить. При этом островитяне пользовались нежными, утешающими звуками — на более членораздельное изъявление любви и сострадания они не были способны. Все понимали: на то, чтобы справиться с потрясением и принять новое, морякам потребуется несколько дней.

Ужас, охвативший чужаков, проявлялся только в движениях. Новые безликие пытались кричать, но в отсутствие губ и ртов издавали только жалобные бессмысленные звуки. Они пытались плакать; это было невозможно, учитывая отсутствие глаз. Им еще предстояло выучить местный язык, представлявший собой совокупность коротких восклицаний и выразительных жестов, а до тех пор они не могли общаться ни друг с другом, ни со своими благодетелями.

Самого огромного среди них, напоминавшего скорее зверя, а не человека, пришлось приковывать тяжелыми цепями. Кровать, на которой он принял посвящение, была огромных размеров; она сотрясалась и подпрыгивала, когда дикарь пытался освободиться. Собственно, освободиться пытались все, но никому это не удавалось. Некоторые никак не хотели примириться с неизбежным и продолжали буянить почти до самого вечера.

Только к ночи они успокоились и поняли бессмысленность борьбы. Стражей у входа в хранилище сменили, и новые островитяне заняли места первых благожелателей. Первых помощников сменили другие островитяне. Они успокаивающе нашептывали связанным гостям, что никому не дано ежедневно лицезреть свое лицо, что следует наконец понять: прежде их души были отягощены ненужными, а то и просто вредными страстями, что утрата так называемых «черт лица» не лишает человека личности.

Темень в хранилище стояла кромешная. С тех пор как вновь прибывшие моряки начали осознавать положение, в котором они очутились, в освещении уже не было необходимости. Для постижения истины свет не нужен.

Тилойцы не жалея сил помогали своим новым согражданам. Моряки были крепкими, энергичными ребятами, а островитяне нуждались в притоке свежей крови. Уже на следующий день на всех островах выбрали юношей и девушек брачного возраста, чтобы каждый присмотрел себе среди новообращенных достойную пару. Корабль тем временем отвели в одну из тихих маленьких бухт и поставили там на якорь.

Только островитяне, когда перевозили команду на берег, кое-чего не доглядели. Существо, которое нельзя было причислить к роду человеческому, осталось в трюме корабля. Во время праздника оно пряталось на нижних палубах, отыскав место, где его никто бы не потревожил.

Нельзя сказать, что тилойцы его не заметили. Утром, обыскивая корабль, они наткнулись на него, но, поскольку человеком оно не являлось, на это существо никто не обратил внимания.

Выспавшись, исполинский кот выбрался на верхнюю палубу и замер в недоумении. Целый день здесь царило безумие, называемое людьми «праздником»; теперь оно, по-видимому, закончилось. Но следы разгульного веселья, организованного безликими островитянами, были повсюду. Алита нахмурился. Он не мог понять, как капитан Станаджер могла стерпеть такой беспорядок.

Левгеп прошел по всему кораблю, заглянул в каюты офицеров, в матросский кубрик… Его недоумение возросло еще больше: нигде не было ни души! Он встал лапами на фальшборт, пригляделся к огням на берегу и пришел к выводу, что жизнь, исчезнув с корабля, странным образом переместилась на ближайший остров. Ему стало ясно: что-то случилось! Коту в общем-то не было дела до этого дурно пахнущего и дурно питающегося человеческого сброда; но ему было неприятно сознавать, что исчез человек, которому он до сих пор не сумел вернуть долг. Кроме того, левгеп не мог управлять кораблем.