Пол Макоули - Ангел Паскуале: Страсти по да Винчи Страница 19

Паскуале не знал, кого утешать, учителя или макаку. Монах орал в саду, произнося слова, которые не полагается знать слуге Господа. Как будто было мало одного его голоса, он обещал позвать стражу и братию.

— Помолись за нас, брат! — крикнул ему в ответ Паскуале. — Выкажи христианское милосердие. — Он с грохотом закрыл ставни и обернулся к Россо, который уже сам успокоился.

Когда Паскуале принялся извиняться, ведь, в конце концов, это он научил макаку лазить по веревке и воровать виноград, Россо отвечал просто и монотонно, что это нисколько не его вина.

— Такова природа животного, Паскуале. Я счел это шуткой, ты помнишь, и до сих пор считаю насмешкой судьбы этот груз у меня на шее.

— Как вы думаете, он пожалуется в магистрат?

Россо прикрыл глаза ладонями:

— О, наверняка пожалуется. Он же низкая себялюбивая душонка. Помнишь, Данте оставил один круг Ада для таких столпов Церкви, которые удалились от мира, чтобы носиться с собственной духовностью, как скупец носится со своими монетами. По моему разумению, монахи именно таковы.

Макака, услышав их голоса, сняла с головы одеяло, и они оба расхохотались, когда обезьяна посмотрела на них, словно старуха, выглядывающая из складок своей шали.

Россо вздохнул:

— Нужно еще многое приготовить для сегодняшней работы.

Паскуале помог учителю растереть остатки пигмента, необходимого для этого заказа. Голубая соль, получавшаяся, если вымочить медь в уксусе, новый белый свинцовый пигмент, красный, полученный из растертых жуков, ярко-желтый сульфид ртути. Все они были взвешены в яичном желтке, разведенном водой и уксусом (отчего синий становился зеленым) или в клее (где синий оставался синим), и размешаны в больших деревянных ведрах, подготовленных специально для работы над фресками.

Заказ был довольно простым: нужно было нанести пестрый извилистый орнамент на стену банка на площади Синьории. Папа, выйдя на площадь в тени Большой Башни, окажется прямо перед фреской, превращенной какими-то механическими агрегатами в чудо. Во всяком случае так обещал механик, он ничего не рассказал о сути готовящегося фокуса, предпочитая все держать в тайне. Но заказ есть заказ, механик платил хорошо и вперед.

Фасад банка был покрыт слоем штукатурки, и под руководством Россо на него нанесли угольные контуры рисунка еще два дня назад. Были возведены новомодные леса, собранные из конструкций, смахивающих на членистые ноги насекомого, и своей правильностью совсем непохожие на подпорки с кривыми деревянными настилами традиционных лесов. Механик уже ждал Россо и Паскуале, когда те вскоре после полудня явились в сопровождении небольшого отряда чернорабочих, несших краски, кисти, ведра, губки и все остальное.

Механик был пухлый молодой человек с круглым блестящим оливкового оттенка лицом, водянистыми голубыми глазами и аккуратно подстриженной бородкой. На нем была обычная одежда ремесленников: кожаная туника со множеством карманов, широкие черные турецкие штаны и начищенные кожаные сапоги с металлическими носами и пряжками под коленом. Его звали Беноццо Берни, он был дальним родственником великого сатирика.[16]

Для подготовки представления механика нанял банк, и Берни страшно нервничал, что из-за какой-нибудь оплошности ничего не получится и это погубит его карьеру. Он успел устроить большой скандал из-за задержки, вызванной празднованием Дня святого Луки, и теперь бурчал, потому что его аппарат уже был установлен. Он представлял собой механизм, слегка напоминающий катапульту, только вместо чаши здесь был ряд ацетиленовых фонарей и система линз и зеркал, через которую проходил свет. Механизм выделялся на фоне лесов, словно лягушачий скелет с выпученными глазами. Но какое отношение этот скелет имеет к крупным аморфным узорам фрески, Берни по-прежнему не сообщил.

— Придет время — увидите. Конечно, если все будет закончено вовремя.

Берни не воспринимал Россо как опытного мастера, нанятого, чтобы выполнить работу в меру своего таланта; он считал его скорее чернорабочим и настоял, чтобы он сам и его подмастерья, два безбородых мальчишки моложе Паскуале по меньшей мере лет на пять, проверяли каждую нанесенную на стену линию с помощью небольших медных инструментов, прикрепленных к полукруглым пластинкам. Рисунок был несложный, и потребовался всего час, чтобы пройтись вдоль угольных линий кистями, предварительно обмакнув их в красную охру, а затем стереть следы угля, оставляя только красный контур, sinopia.

Россо с Берни заспорили, как быть дальше. Россо заявил, что будет работать так, как работал всегда, переходя от одного участка к другому, сверху вниз, а механик хотел, чтобы каждую краску поочередно наносили на весь орнамент. Берни боялся, что оттенок будет различаться, если разные участки фрески расписывать одним цветом в разное время. Россо, выведенный из себя подобным утверждением, настаивал, раз от раза повышая голос, что он достаточно опытный мастер и разные участки фрески у него будут одного и того же оттенка; наконец Берни сдался и отошел, махнув рукой, и закурил сигару.

— Мы начнем сверху, как всегда, — сказал Россо Паскуале. Если он все еще переживал из-за проделок обезьяны, эта небольшая победа несколько укрепила его веру в себя. — Идиоту пришлось объяснять, что иначе краска будет стекать на уже готовые участки. Сначала попробуем синий на сухой штукатурке. Я велел им нанести слой arricio для синего вчера, чтобы сэкономить время. Понадеемся, что они все сделали правильно. Темнеет, Берни обещал, что его механизм даст свет, но я не знаю, Паскуале, я никогда не работал при искусственном освещении.

Паскуале с Россо, работая в молчаливом единодушии, закончили синие фрагменты и проверили, как работники готовят и накладывают штукатурку на оставшиеся участки sinopia. Главным было убедиться, что штукатурка достаточно тонкая, чтобы быстро высохнуть до нужной степени, но в то же время достаточно толстая чтобы впитать краску. Когда штукатурка подсыхала, художники прорабатывали участок за участком, нанося краски, разбавленные лимонной водой, стремительными взмахами больших кистей из свиной щетины. На середине работы дневной свет угас, механик зажег лампы в своем аппарате, и линзы и зеркала рассеяли желтоватый свет по всему фасаду здания, так что теперь Россо и Паскуале работали среди угловатых теней от лесов и собственных силуэтов, движущихся на фоне фрески.

— Это не живопись, а беготня наперегонки, — бурчал Россо.

— Так мы же теперь маляры, учитель. — На самом деле Паскуале получал почти физическое наслаждение от одного только размазывания краски.