Багровый прилив (СИ) - Сапожников Борис Владимирович Страница 2

На целую минуту, если не больше, в зале повисла тишина. Назвать её иначе как гробовой было нельзя. Сопровождавший короля кардинал Рильер и думать забыл о дуэлях и указах, теперь он думал, как разрешить ситуацию, возникшую по вине его величества. И лишь д’Эпернон едва мог скрыть своё ликование, но на него никто не смотрел. Все взгляды были прикованы к Антрагэ, выступившему из свиты герцога Фиарийского. Кто-то попытался удержать его, кажется, Шарль д’Э — один из немногих людей, кто мог назвать нынешнего Антрагэ своим другом, однако тот легко уклонился от его руки. С прямой спиной — последствием раны, полученной им в Турнельском парке — он прошёл несколько шагов, отделявших его от короля. Все расступались перед ним, не смея заступить дорогу, самым отважным хватало одного взгляда, чтобы поспешно отойти с пути Антрагэ. В глазах былого повесы и вертопраха была смерть.

— Ваше величество, — отчеканил Антрагэ, остановившись на минимальном расстоянии от короля, ещё шаг — и оно стало бы неприличным, — никакая клевета не может оставаться безнаказанной. Будь ваши слова направлены лишь в мой адрес, я мог бы стерпеть сие оскорбление. Однако вы задели ещё и честь дамы, моей близкой родственницы, а значит, вынуждаете меня бросить вам вызов.

К ногам короля упала перчатка из тонко выделанной кожи — быть может, Антрагэ и изменился после Водачче, однако привычке одеваться по последней моде не изменил. Многие в зале припомнили в тот момент, как граф де Кревкёр — прадед нынешнего носителя титула — точно так же швырнул к ногам короля Адранды перчатку, только та перчатка звонко ударилась об пол, ибо была латной. Он кидал королю вызов от имени своего сюзерена — герцога Фиарийского, чьи владения в то время простирались куда шире, и кто мог легко противостоять ослабевшей от войн и внутренних распрей Адранде. Пускай сейчас речь шла лишь о чести дворянина и его родственницы, о которой скабрёзно пошутил король, однако многие в зале понимали, что дело не только в этом. Снова за сталью маячит политика — противостояние белых ирисов и чёрных алерионов.[1]

— Ваше величество! — тут же выпалил д’Эпернон, подступая к королю. — Позвольте мне поднять перчатку за вас!

Он понимал, что это — его шанс! Лучшего ему уже не выпадет никогда. Он выступит защитником чести короля и пронзит проклятого Господом Антрагэ. Наконец, он поквитается за позор Турнельского парка, где друзья отказали ему, велев оставаться в стороне, покуда они сводят счёты с фаворитами герцога Фиарийского.

— О нет! — вскинул руку к лицу король. — Ты чудом избежал резни в Турнельском парке, мой дорогой д’Эпернон, я не могу позволить тебе рисковать своей жизнью в этой бессмыслице.

Не успел д’Эпернон осознать слова, сказанные королём, как его потеснил Ла Шатеньре. Этот могучий атлет, которого сам д’Эпернон считал не более чем наглым выскочкой, никогда не упустил бы своего шанса. Ла Шатеньре был из тех, кто занял место погибших в Турнельском парке королевских миньонов, за что д’Эпернон ненавидел его едва ли не сильнее, нежели Антрагэ.

— Ваше величество, — с тем же пылом, какой только что продемонстрировал д’Эпернон, произнёс Ла Шатеньре, — моя жизнь ничто перед вашей честью. Я склоняюсь перед вами и молю дать мне шанс защитить её.

Он упал на колено перед королём, и теперь достаточно было кивка монаршей головы, чтобы перчатка Антрагэ оказалась в его руке.

И прежде чем кардинал Рильер остановил его величество, хотя его высокопреосвященство уже вскинул руку в запрещающем жесте, король кивнул Ла Шатеньре. Многие клялись, что видели, как его величество заметил жест Рильера, и говорили, что король дал позволение и даже напутствовал Ла Шатеньре именно потому, что кардинал попытался что-то запретить ему.

— Милый сердцу моему Ла Шатеньре, — сказал король, — я даю тебе своё согласие. Защити мою честь пред Господом и людьми.

Именно этому поединку довелось стать последней законной дуэлью в Адранде.

Сама дуэль состоялась спустя несколько недель после злополучной ночи. Слишком много вопросов она породила, и отвечать на них пришлось вовсе не непосредственным участникам поединка. Король демонстративно отстранился от их решения, ведь как ни крути, он являлся одной из сторон спора, предоставив решать первому министру и герцогу Рене Фиарийскому. Длительные переговоры этих двух, пожалуй, самых влиятельных в Адранде людей сами по себе походили на фехтовальный поединок. Вот только вели его словами, пыльными документами и кодексами времён Катберта-Молота и Маркомира с Генобавдом. На кардинала и герцога трудились целые армии стряпчих и монахов святого Йокуса, рыскавших в сундуках книгохранилищ в поисках нужных свидетельств и документов. Спустя почти месяц после вызова обе стороны согласовали все условия поединка.

Для начала определено было, что это вовсе не дуэль, но суд Господень, в котором должна быть выявлена истина. Лишь так, и никак иначе, Антрагэ не смог бы заставить его величество не просто отказаться от своих слов, но и принести барону свои извинения, а этого Антрагэ и его сюзерену очень хотелось. Кроме того, суд Господень должен проходить под открытым небом. Но и тут обе стороны пришли к согласию, решив трактовать слова «под оком Господа» так, как им удобно, ограничившись тем, что все окна в зале, где будет проходить поединок, откроют настежь. Так ничего не скроется от господнего ока, а искать место для схватки на улице не придётся. Весна в Эпинале выдалась довольно холодной и ветреной, и ни у кого не было желания проводить поединок за пределами королевского дворца.

С местом схватки определились в первую очередь. Им стал просторный танцевальный зал, где могли разместиться все желающие, а кроме того, пол был идеально ровным, что подходило не только для танцев, но и для фехтования. Сначала пол хотели посыпать мелким песком, чтобы не скользил, вот только тогда поединок стал бы неприятно напоминать схватку гладиаторов на потеху энеанской публики. Ведь на посыпанных песком аренах и цирках умирали мученики Веры, когда владыки Энеанской империи впали в ересь и отреклись от Господа. Допустить подобных аналогий кардинал Рильер никак не мог. Ограничились тем, что хорошенько натёрли место, выделенное бойцам для схватки, канифолью.

Его величество уже начал проявлять нетерпение, когда время поединка наконец согласовали, и удивительно холодным для начала мая утром в танцевальном зале королевского дворца барон д’Антрагэ сошёлся в бою с шевалье де Ла Шатеньре. Его величество повелел накрыть столы, чтобы насладиться зрелищем победы своего фаворита над давно ненавистным Антрагэ. За столами собрался весь цвет королевского двора, многим титулованным особам приходилось тесниться, как вульгарной черни в кабаке, чтобы устроиться за одним из них. Герцог Фиарийский со свитой подчёркнуто расположился отдельно, встав за спиной своего фаворита. В центре зала разметили квадратное поле для схватки, по углам которого замерли четыре фигуры в чёрном. Это были маршалы, призыванные следить за ходом поединка вместо секундантов. Одним из них был Люжер де Тюренн по прозвищу Лугубр, телохранитель герцога Фиарийского, на чьём присутствии тот категорически настоял.

Антрагэ и Ла Шатеньре стояли в десяти шагах от размеченного квадрата, ожидая, когда им дадут сигнал сходиться. Руководил поединком сам кардинал Рильер — здесь и сейчас решался вопрос королевской чести, и никто иной не мог занять место первого министра и верховного клирика Адранды на суде Господнем. Оба бойца были почти одинаково одеты — в удобные штаны, льняные чулки, туфли на мягкой подошве, идеально подходящие для схватки на ровном полу, и свободные, не стесняющие движений рубахи. По поводу оружия бойцов кардинал с герцогом сломали немало копий в словесных баталиях, но остановились на длинных рапирах. Шпаги были, конечно, ближе к мечам, традиционно служившим оружием суда Господнего, вот только герцог Фиарийский отлично понимал, что более тяжёлое оружие даст преимущество атлетичному Ла Шатеньре, и стоял стеной, не идя ни на какие уступки в этом вопросе.