Евгений Щепетнов - Нищий Страница 2

Мне было всего тридцать лет, а выглядел я как семидесятилетний старик. Волосы на голове были белые, как снег, а моя густая борода, была седа, как у столетнего аксакала. В общем — последние три года я усиленно добивал себя — покончить с собой не хватало духу, да и стрёмно как-то, зачем тогда Бог вынес меня из чеченской мясорубки? Но и жить не хотелось. Орден Мужества лежал в шкатулке, единственной вещи, сохранившейся от матери. Остальное я раздал или продал за копейки, в приступах пьяного угара.

Старик опять прикрикнул, и я заковылял за ним, перебарывая знакомую боль в ноге. Мне не впервой было, по-пьянке, просыпаться в незнакомых местах — но этого я никогда не видел раньше. Это был большой пустырь, на краю города — уже смеркалось, а в городе не горело ни одного фонаря, по булыжным мостовым с грохотом ехали одинокие, запряжённые лошадьми повозки — от простых телег, до карет. Я с удивлением тряхнул головой — что за наваждение? Где я? Голова разболелась ещё больше, думать не хотелось — всё потом. Обдумаю. И я двинулся за стариком, уже заворачивающим за угол старого строения с проваленной крышей.

Мы шли ещё минут пятнадцать, когда старик что-то сказал, показал рукой на нору, ведущую под большой дом и нырнул в неё, сразу, как провалившись в преисподнюю. Я последовал за ним — оказалось — вниз вела лестница, очень крутая, и если не знать, что там ступеньки, можно было слететь и как минимум набить себе синяков и шишек, а может и сломать шею. Я всё-таки удержался на ногах и медленно, опираясь на палку, сполз вниз. Лестница заканчивалась дверью, висевшей на толстых железных петлях, за ней находилась довольно большая комната — видимо раньше это был или склад, или какое-то другое подвальное помещение, в углу его стоял стол, на котором старик уже разжёг свечу, бросающую неровные отблески пляшущего пламени на грубые каменные стены, украшенные потёками и пятнами плесени. Старик показал на табуретку возле стола и я сел, пытаясь понять — на каком он языке говорит? Его речь ни на что не была похожа, хотя он и пытался сказать на разных языках — фраза повторялась, была ясно, что он спрашивает — кто я такой и откуда взялся?

Свеча стала оплывать и затрещала, старик с неудовольствием что-то сказал и достал, опасливо оглянувшись на меня, из каких-то тряпок, непонятный предмет, чем-то похожий на лампу Аладина. Он поставил его в центр стола и сказал какое-то слово, что-то вроде «абракадабра» и предмет засветился не очень ярким, но ровным неоновым светом. У меня от удивления чуть не отпала челюсть — а старик засмеялся и сказал:

— Амбак! — показывая на светильник — масунта амбак! Потом посмотрел на меня и ткнул себя в грудь: Катун! — ткнул в мою сторону — У?

— Виктор!

— Витор? Витор! Витор. Катун — Витор! Амбак!

Следующий час мы посвятили обучению меня языку, и за это время мой словарный запас пополнился несколькими десятками слов — мой проспиртованный и контуженный мозг ещё не до конца умер, а при спецподготовке меня научили запоминать на слух много различной информации, не доверяя бумаге. Да и я, вообще-то, всегда отличался хорошей памятью и способностью быстро изучать языки. До полного понимания ещё было очень, очень далеко, но я, хотя бы, теперь мог высказать простые желания — есть, пить, сходить в сортир.

Старик заметил, что у меня бурчит живот, достал из-под стола котомку и стал выкладывать на стол еду — куски не очень аппетитного на вид мяса, непонятно какого происхождения. Я не стал задумываться — что ем и впился зубами в тёмные жилистые куски. Мне приходилось, во время блуждания по «зелёнке», есть и менее удобоваримые вещи. Пошарившись, старик достал снизу стеклянную бутыль, литра на полтора, грубо сделанную, явно не фабричного производства и поставил на стол, потом разлил содержимое в две глиняные кружки, залапанные руками. Я поднёс кружку к носу и понюхал — пахло чем-то вроде пива, только запах был кислым и незнакомым. Попробовал — точно пиво. Какое-то жидкое — похоже разбавленное.

У меня кружилась голова и я чуть не упал со стула, ослабев от еды и питья. Я никак не мог вспомнить — как я оказался в этом городе, и почему здесь нет электричества, автомобилей и асфальта. Старик поддержал меня под руку, предлагая пройти к топчану возле стены, я с трудом поднялся и скоро лежал на боку, глядя на сияющую лампу и суетящегося старика, потом глаза мои закрылись и я уснул.

Открыв глаза — долго не мог понять — где я, наконец — вспомнил. Какой-то подвал, старик, странный город. Попытался встать, со второй попытки это получилось, присев на топчане я попытался осмотреть тёмный подвал. Старика не было, и я встал и пошёл ко входу, захватив свою палку, заранее припасённую возле меня Катуном — больше некому было сунуть её мне под бок. Свет наверху ударил по моим глазам, уже привыкшим к темноте подвала, я прикрылся рукой и несколько минут не мог ничего увидеть, потом притерпелся и стал смотреть на мир.

От вчерашнего дождя, загнавшего нас в подвал, не осталось и следа — мокрые стены строений блестели на солнце, булыжные мостовые были заполнены телегами, спешащими куда-то людьми, на небе сияла большая радуга, упирающаяся в землю своим разноцветным коромыслом.

Я автоматически подумал — вон там закопан горшок с золотом, и усмехнулся — мечты, мечты…впрочем — что бы я с ним сделал, с горшком этим? Пропил? А вдруг бы мне хватило, чтобы вылечить свою ногу и зажить другой, не такой растительной жизнью? Я сплюнул и оставил свои мечты — надо думать о реальном, а не витать в фантазиях. Посмотрев на яркий шар солнца, вдруг вспомнил — последнее, что я видел перед тем, как почуять запах гнили из рта старика — это сияющий шар. Какой шар, где этот шар — вспомнить не мог.

Я двинулся дальше, подойдя к краю булыжной мостовой. Дома напоминали картинки из исторических книг, а вдоль булыжной мостовой тянулись длинные зловонные канавы, из которых дождевая вода с грохотом уходила куда-то вниз, через решётки ограждения — видимо там были сливные канализационные тоннели — наподобие парижских. По улице двигались люди, беспрерывно что-то галдя, таща поклажу и прохаживаясь пустыми. Я перешагнул по мостику через канаву и влился в поток горожан.

Пройдя метров пятьдесят, я чуть не был задавлен огромной каретой, колесо которой задело мне плечо и чуть не отшвырнуло в канаву — я зажал плечо и зашипел от боли, из кареты высунулась изящная женская рукам в перстнях и кинула мне под ноги что то блестящее — я поднял — это была небольшая монета, похожая по размеру на татарский дирхем, только с портретом важного мужика и с непонятными надписями на обратной стороне. Такой я никогда не видел, хотя интересовался нумизматикой и считал, что кое-что в ней понимаю. Я спрятал монетку в карман своих затёртых смесовых штанов, мало отличающихся от нарядов простых горожан, и прошёл дальше, рассматривая дома, улицы, людей. От меня воняло так же, как от них, а моя нечёсаная шевелюра и седая клочковатая борода ничуть не отличались от облика большинства прохожих. Через километр, у меня сильно заныла нога и я присел на камень у какой-то вывески, с изображённым на ней бравым рыцарем — или не рыцарем — в общем мужиком, с поднятыми вверх усами, в кольчуге и с мечом. Усы он молодцевато поднимал левой рукой, а в правой держал кружку с пенистым напитком. Как я понял — это было какое-то питейное заведение, типа трактир, в чём я скоро убедился — из него выпали трое одетых в железо мужичков, громко горланящих что-то весёлое и разудалое — похоже, что-то типа «Любо, братцы любо, любо братцы жить!..» Один из них заметил меня, что-то сказал своим собутыльникам, пошарил на поясе и бросил мне монету — тоже, как оказалось серебряную. Я поднял её, осмотрел и положил к второй. Выпивоха отсалютовал мне и мужики обнявшись, пошли дальше.