Марина Дяченко - Магам можно все Страница 2

— Осторожнее, — сказал я заботливо. — Глядите под ноги.

Комиссар вздрогнул.

Про мой дом ходило в округе множество легенд: говаривали, например, о бездонных колодцах, куда в изобилии валятся жертвы потайных люков, о крючьях, клочьях, удушающих тюлем занавесках и прочих опасностях, подстерегающих нежелательного гостя…

Я любил свой дом.

Я никогда не был уверен, что знаю его до конца. Вот, например, не исключено, что где-то среди книжного хлама до сих пор обитает настоящая сабая, которую мне не поймать, как ни старайся. Но поведай я сплетникам о сабае — они не впечатлятся, другое дело свирепый камин, перемалывающий гостя каменными челюстями, или, скажем, бездонный ночной горшок, хранящий в круглом фарфоровом чреве смертоносные шторма…

— Здоровья вашей сове! — запоздало крикнул я вослед уходящему комиссару.

Из приоткрытого окна тянуло зноем. Я представил, как назначенный маг третьей степени (на самом деле четвертой) выходит на крыльцо — из прохладного полумрака прихожей вываливается в раскаленное марево этого сумасшедшего лета. Как натягивает на глаза шляпу, как бранится сквозь зубы и бредет под солнцем к своей двуколке…

Почему он меня не любит — понятно. Но почему я его не люблю?

ЗАДАЧА № 46: Назначенный маг третьей степени заговорил от медведки огород площадью 2 га. Поле какой площади он может заговорить от саранчи, если известно, что энергоемкость заклинания от саранчи в 1,75 раза больше?

Спустя полчаса после ухода комиссара колокольчик у входной двери издал негромкое, сдавленное «динь-динь». По-видимому, визитер находился в смятенных чувствах; некоторое время я раздумывал, что бы это могло так смутить моего друга и соседа, и, так и не предположив ничего, пошел открывать.

Гость вломился, отодвинув меня в глубь прихожей — высокородный Ил де Ятер имел свойство заполнять собой любое помещение, и заполнять плотно. В первый момент — пока не притерпишься — мне всегда становилось тесно в его присутствии.

— Проклятье, с утра такая жарища… А у тебя прохладно будто в погребе, устроился, колдун, как вошь в кармане, даже завидно…

За привычным напором и привычной спесью визитера пряталось смятение, то самое, что заставило хрипеть мой звонкий дверной колокольчик. Что-то случилось. Большое. Неприятное.

— Мои приветствия, барон, — сказал я смиренно. — Желаете выпить?

— Пиво есть? — отрывисто спросил высокородный Ятер.

И через несколько секунд, опуская на стол опустевшую кружку:

— Значит так, Хорт. Папаша вернулся.

Я налил ему еще — не рассчитал, пена хлестнула через край.

— Вернулся, — повторил барон удивленно, будто не веря своим словам. — Вот такой, преблагая лягушка, номер.

Я молчал. Гость опрокинул вторую кружку, вытер пену с жестких усов, дохнул мне в лицо пивным духом:

— Э-эх… На рассвете. Слугу, что ему открывал, я запер в подвале, там устройство хитренькое, знаешь, можно воду пустить — так труп потом во рву всплывает… Или не всплывает — по желанию.

— Раскисаешь, наследник, — сказал я с сожалением.

Барон вскинулся:

— Я?! Слуга-то живехонек пока. Просто привычка у меня такая, как у крысы, чтобы всегда второй выход был…

Я вздохнул.

Папаша Ила де Ятера, самодур шестидесяти двух лет, пропал без вести год и восемь месяцев тому назад. Отправился в путешествие с молоденькой невестой — и сгинул; предполагалась смерть от руки неведомых разбойников. Через полгода, согласно закону, наследство и титул перешли к старшему сыну Илу, тому самому, что хлестал сейчас мое пиво.

Впрочем, если старый барон вернулся… пивом такую новость не зальешь. Потребуется напиток покрепче; Ил-то, выходит, самозванец. Негодный сын, получивший наследство при живом отце.

В самом лучшем случае моего дружка ждет удаленная обитель. В худшем — труп всплывает во рву. Или не всплывает. По желанию. О нраве старика Ятера в этих краях наслышаны даже те, кто от рожденья глух…

— Сядь, — предложил я.

Барон покорно опустился на козетку; еще минуту назад казалось, что комната переполнена им как дрожжами. Теперь наваждение схлынуло — посреди гостиной сидел некрупный мужчина в щегольском, но изрядно помятом платье. Даже шляпа, небрежно брошенная в угол, казалась помятой и обиженной на весь мир.

— Подробности, — потребовал я, усаживаясь напротив.

Барон-самозванец потрогал стриженые усы — осторожно, будто боясь уколоться:

— На рассвете будит меня Пер, дурень этот, глаза на лбу: старый хозяин, мол изволили объявиться, изволили постучаться и пройти к себе. Я сперва подумал — приснилось, мне и не такое, бывало… ну да ладно. Потом гляжу — преблагая лягушка, все наяву, от Пера чесноком разит… Я его за шиворот — и в батюшкины комнаты, а там, знаешь, я все переделать велел, стену проломить, хотел охотничий зал устроить… И точно — стоит папаша посреди моего охотничьего зала, и глаза уже белые: видать, прошибло его от моих переделок… Я бух — в ноги: счастье, мол, а мы считали погибшим, то-се… Молчит, а глаза белые! Я…

Барон запнулся. Я не мешал ему; горластый и не знающий сомнений, наглый по природе и еще более обнаглевший за последние месяцы, мой приятель — возможно, впервые в жизни — переживал настоящий шок.

— Я, Хорт, струсил, честно говоря… Короче, взял я да и запер. Замок там хороший успели приладить, охотничий зал ведь, трофеи ценные… Папашу запер, Пера — в подвал… еле успел. Через полчаса прислуга проснулась — и ведь чуют, подлецы, неладное. Я им сказал, что Пера услал с поручением. Не верят! По глазам вижу… Не верят, что барон на рассвете встал и лакею поручение придумал. И отослал — пешком, в одной рубахе. И вокруг зала моего охотничьего так и крутятся… А я — к тебе, Хорт. Быстро думай, что делать, или я тебя, Хорт, этими вот руками задушу…

Он посмотрел на свои маленькие аристократические ладошки. Перевел взгляд на меня, будто прикидывая. Вздохнул сквозь зубы:

— Ну, пойдем… Пошли со мной. Надо что-то делать, Хорт… в долгу не останусь. Слово Ятера. Ты знаешь.

Я молчал.

Он шумно засопел:

— В чем дело?

— Странный народ эти аристократы, — пробормотал я будто бы сам себе. — Зачем тебе второй свидетель? Я, знаешь ли, не желаю всплывать во рву. Не тот характер.

Минуту он смотрел на меня, шевеля губами. Потом переменился в лице:

— Ты… за кого меня принимаешь, колдун? За отцеубийцу?!

Глядя в его стремительно белеющие глаза, я вдруг понял, что он не играет. Не притворяется; в настоящий момент его действительно ужасает перспектива кровопролития: и это при том, что сам он, не отдавая себе отчета, уже совершил все необходимое для этого решительного поступка!