Отродье - Рони Ротэр Страница 2

хоровода веселящихся девушек у недалекого костра отделилась одна, прянула к лесу. За ней, вырвавшись из рук хохочущих дев, устремился парень. Чуть улыбнулась Олеля — будут кому-то сказаны под лесным пологом долгожданные слова, подарены жаркие ласки. Хотела было повернуть в другую сторону, но передумала, и, совестясь за своё любопытство, прокралась следом.

Стояна забежала в темную чащу, надеясь скрыться там от бегущего за ней человека. Не к добру, ой, не к добру княжье к ней влечение!

— Погоди, Стояна.

Догнав, Велизар ухватил её за руку — не сильно, ласково, осторожно. Повернулась Стояна к князю, заглянула в очи. А зрак его в ночи черный, шалый, и далекий огонь в нем, ровно в зерцале, пляшет.

— Венок-от, что в реку пущен, не на меня ли плетен?

— Нет, — опустив глаза, вымолвила Стояна. — На суженого.

Усмехнулся Велизар, притянул ближе.

— А не я ли суженый твой?

— Не обессудь, княже. Не ты. Просватана я. Да и ты женат.

— В Ярилы ночь сватанных и женатых нет.

И ну целовать! Яро, бурно.

— Не замай, княже! Пусти! — отворотившись, уперлась Стояна в грудь князя, что ходуном ходит под вышитой рубахой.

— Сватов пришлю, — шепчет сбивчиво Велизар, и дышит хрипло, жарко. — За меня пойдешь. Добром не пойдешь — умыкну, силой увезу.

Обняв теплый древесный ствол и затаившись, во все глаза смотрит Олеля, как милуется князь. Вырвалась Стояна из княжьих рук, бросилась назад, к кострам.

— Всё одно моя будешь! — крикнул вслед ей Велизар.

Стащил рубаху, отер лицо и грудь, отбросил прочь. Раскинул руки и, подняв голову, захохотал, закричал в небо, приплясывая под далекие бубны.

— Моя будешь!

Зайдя в теплую реку по щиколотку, присела Стояна, зачерпнула воды горстью и плеснула себе в лицо. Невдалеке проплыл чей-то венок.

— Утонул твой венок, Стояна. Не плести тебе две косы, не быть мужней женой.

Обернулась Стояна — за спиной Олеля стоит, смурная да понурая.

— То богам лишь ведомо, светлая княгиня, — отворотилась Стояна.

Опустел берег с рассветом, потухли костры. Затихло Белоречье, отдыхая после празднества. В княжьей светлице, умывшись и переодевшись в чистое, Олеля ждала мужа. Одинокий масляный ночник разгонял утренний сумрак.

Распахнув двери, вошел Велизар. Босой, пахнущий дымом и травами. Кинулся на постель, обнял Олелю.

— Разит от тебя, что от свинопаса, — недовольно оттолкнула та мужа. — Поди, умойся сперва.

— Что неласкова, жёнушка? — усмехнулся князь, лишь крепче её обнимая.

Вскинула Олеля на него горящий взгляд.

— Негоже при жене с другой миловаться. Люду на потеху, мне на срам.

— Так то забава была, — пожал плечами князь.

— Обижаешь меня, княже. Люблю ведь тебя!

— То не моя заслуга, — Велизар выпустил жену, отвернулся, сел на кровати. — Коли не отец твой, была бы у меня иная жена.

— Не Стояна ли? — опустив глаза, вкрадчиво спросила Олеля.

— Может, и она.

— Но сейчас я — твоя жена. Княгиня.

— Одно и слово, что жена, — фыркнул Велизар. — Коли жена — сына роди! Коли княгиня — наследника мне дай! А то ровно с дуплом беличьим живу.

Вспыхнула румянцем Оляна, подняла загоревшийся взгляд на мужа.

— Не в обиду, княже. Аще не моя в том вина? Бабы дворовые поговаривают, что после того, как ты отроком в полынью провалился — вымерзло твое семя. А и то верно — много девок дворовых приласкивал, да не понесла ни одна. Не в тебе ли червоточина?

— А поглядим! — рассвирепел князь. — Стояну второй женой возьму! А коли родит — первой сделаю! А тебя — ей в девки!

Выскочил из опочивальни и дверью так грохнул, что погас огонек ночника. Осталась Олеля одна в сумерках на холодной постели.

Глава 3

Еще в начале лета Богоша, отец Стояны, перебрался из Белоречья на лесную заимку. За бортями смотреть — не мёд хлебать. Четыре десятка было их по бору, до иных — два дня пути. Не было у бортника подмоги, кроме Стояны. Жена давно померла, сына старшего медведь в лесу задавил, на борть польстившийся. Выросла Стояна в бору, знала все тайные тропы. Да и тяжелый короб, наполненный сотами, не внове ей было носить с дальних медосборов. Мало чего боялась Стояна в лесу.

А вот в Ярилину ночь устрашилась не на шутку. Бежала поутру на заимку, сторожась за стволами и оглядываясь. Мнилось Стояне, что княжьи гриди по её душу сквозь лес мчатся. Догонят, увезут в княжий терем, запрут в светёлке угодившей в силок горлицей.

— Тятя! — вбежав в хату, прильнула к отцу.

— Чего ты? — спросонья щурясь, огладил её по волосам. — Медведя увидала, что ли?

— Ой, хуже, тятя. Князь свататься грозится.

Богоша усмехнулся в седеющую бороду, успокаивающе провел заскорузлой ладонью по дочерней спине.

— Это навряд. Наперво — суженый у тебя имеется. Али думаешь, Ёрш обиду спустит, хоть бы и князю? Медосбор закончим и свадьбу вам справим. А другое — покуда рядом с князем воевода Горазд, Олеле никто не соперница. Не допустит боярин такого, чтобы его доню с княжьего престола другая свернула. Спать ложись, стрекоза.

Утешенная отцом, Стояна спокойно заснула. И с каждым новым днем, наполненным трудом и заботами, морок Ярилиной ночи всё больше тускнел в её памяти.

А Олеле время покоя не принесло. Всё реже появлялся Велизар в её светелке. Всё дольше пропадал в гриднице, хлеща ковшами хмельную брагу с дружинниками. Или гонял с ними лисиц да зайцев по бору.

«Не к Стояне ли на заимку подался?» — в который разтревожно думала Олеля, глядя из оконца на мужа в окружении гридей, готовящихся к новой ловле. С Ярилиной ночи жгла ей сердценегасимой искрой обида.

Но беда навалилась с другого бока. Примчались поутру в городище мальчишки, что на ранней заре рыбалить ушли.

— Лодии там! Чужие лодии на реке!

Всколыхнулось Белоречье, заперли сторожа ворота, люд на стены высыпал, косясь опасливо на реку. Разбуженный дозорными Велизар, ввечеру принявший немало браги, поднялся на сторожевую башню.

В густом утреннем тумане слышался скрип уключин и плеск вёсел по воде.

— С полдюжины ладей будет, — вслушиваясь в доносящиеся с реки звуки, определил Горазд. Выгнув тонкие губы и постукивая сухими узловатыми перстами по серому от времени дереву, он настороженно вслушивался вместе со всеми в доносившиеся с реки звуки.

Из тумана показалось первое судно. Высокий изогнутый нос венчала деревянная птичья голова с разинутым клювом, в котором изгибался острый длинный язык. На бортах чернели круглые щиты, скрывающие гребцов. За первой ладьей из кисейного марева вынырнули следующие.

— Обсчитался ты, Горазд, — нахмурился князь, глядя, как затон перед Белоречьем заполняют два десятка