Дмитрий Суслин - Царевич Ваня и Серый Волк Страница 2

– Воля твоя, царь и отец наш, – вздохнули царевичи. – Завтра же в путь и отправимся.

Вздохнул и царь, заметил:

– Что-то не вижу радости на челах ваших.

Тут все это время молчавшая царица горячо заговорила:

– Что же ты такое делаешь? – стала она упрекать мужа. – Или у тебя двадцать сыновей, что ты их с такой легкостью на гибель отправляешь? И куда? Одного в степь безжизненную, песок да пыль глотать, да дикарей ловить, другого во льды да в снега мерзнуть! А вдруг погибнут они смертью бесславной?

Гневом наполнилось царское сердце, а лицо краской стыда запылало.

– Цыц, баба! – прикрикнул он на царицу. – Хватит их под юбкой своей прятать! Сколь можно? Ладно, раньше я тебя слушал, жалел глупую. Не брал их в походы. Берег твое слабое материнское сердце. Доберегся. Трусов вырастила ты мне. Неженок. Смотри, у них усы и бороды уже на месте, а они меча в руках не держали, копье метнуть не сумеют. Только и знают, что есть да пить, да смерти моей дожидаться, чтобы наследство поделить. Это уже стыд и срам на весь мир. Хватит. Сказал я, значит, завтра же они отправятся.

Но царица сдаваться не хотела.

– И не стыдно тебе, злодей? – говорит она при всех. – Ладно, сынов тебе не жалко, так меня пожалей! На кого ты меня одинокую оставляешь?

Тут царь совсем разгневался:

– А тебе меня мало? Мужа твоего законного, владыку державного?

– Что мне ты? Я тебя по пять лет, бывало, не видала, а деточки мои всегда при мне были. Опора и надежда моя. – Вот так непочтительно царица мужу отвечала. – Лучше сам ступай к своим басурманам.

– Ах, так! – вскричал Дубрав, который от предательских речей Забавы в ярость пришел. – Так ты заговорила? Сыны тебе дороже мужа? Так пусть же тогда не утром они в поход отправляются, а прямо сейчас. В эту минуту! Слышите? Таково мое слово царское!

Встали со своих мест Ратмир и Ратибор, злые и недовольные. Однако делать нечего. Гнев царский опасен. В пылу ярости Дубрав любой приказ отдать может. Поклонились они отцу и прямо из палат царских в поход отправились со своими дружинами. Один на юг, в степь басурманскую, другой на север к морю Студеному.

Слышит Забава, как во дворе кони ржут, люди кричат, да оружие боевое бряцает, белее снега от горя сидит. Последнюю попытку с царем примириться делает.

– Меня не жалко, – говорит Дубраву, – детей не жалко, страну свою пожалей.

– А чего страну мою жалеть? – удивляется Дубрав. – Что от двух бездельников избавилась?

– Двое ведь их только. Коли погибнут они, ведь наследников после тебя не останется. И смута великая после твоей смерти начнется.

Задумался царь. Улыбаться перестал. Слова жены обдумывает. А та видит сомнение его и пуще прежнего напирает:

– Главной опоры себя лишаешь, Дубравушка. Дети твои родные, кровные. Останови их, возверни назад. Больше никого у тебя нет, государь.

Еще крепче Дубрав задумался. Но тут за его плечом Брадомир заговорил:

– Не слушай слова сладкие, Дубрав. Сладкой ложью они наполнены. Ратмир и Ратибор никого не любят, ни страну, ни тебя, ни друг друга. Без ненависти брат на брата не взглянет. Только о троне твоем и думают. Весь бархат персейский на нем протерли, зады к нему примеряючи, да корону твою погнули, друг у друга вырывая. Случись с тобой что, передерутся, аки вороны за гнилую кость. Раздерут державу по частям. Распродадут. В умах то мысли у них только легкие. А в походах, глядишь, и потяжелеют. Узнают по чем лихо, да что значит, землю родную охранять и драться за нее. Другими людьми вернутся. Вот тогда тебе настоящей опорой станут.

И понял Дубрав, что прав старый боярин. Верны и дороги его слова, потому что мудростью житейской полны.

– Не отменю приказ, – говорит.

Забава расплакалась, вскочила с трона царского и к своей светлице побежала. Старая Хазария глянула на Дубрава черным недобрым взглядом и умчалась за своей госпожой.

– Ворона! – только и плюнул ей вослед Дубрав. – Эй, музыканты! Что-нибудь веселенькое.

Дудари загудели в рога и трубы, барабанщики удрали в бубны, а любимец царя гусляр Гамаюн запел песню про последний поход Дубрава и его воинов.

Начался пир. Вино полилось рекой, мед разлился озерами, а брага словно море затопила весь Князьгород до самых его окраин. Веселится весь честной народ царства Дубравова. Только пушки в воздух палят, да петарды праздничные императором китайским присланные в небе разноцветными цветами вспыхивают. Красота!

Только царь сидит не весел. Не смешат его даже шутки скоморохов, да медведь дрессированный с петухом танцующим.

– А коли, и впрямь головы сложат? – тихо вдруг сказал царь сам себе.

Никто его не услышал кроме Брадомира, который хоть и был стар да древен, словно языческие идолы, что у реки неведомо кем поставлены, но слух имел, как у филина. Тут же царя утешать стал:

– Не следует о дурном думать. Зачем беду кликать? Коли звать не будешь, так она и не прилетит. Будет себе сидеть, черными крыльями хлопать. Ничего с твоими витязями не случится. Стальной клинок если после ковки не закалишь, так от первого же удара разлетится. Так же и с царевичами. Не такие уж они и слабые, хоть и матушкой избалованные. Да воины с ними идут славные. В беде их ни почем не покинут. Я каждого проверял лично. Так что вернутся они целыми и невредимыми. Это я тебе без звездочета скажу.

– И все же мне грустно и горестно. Приехать не успел, жену обнять, а уже сыновей единственных со двора прогнал, как псов провинившихся. По-людски ли это, Брадомир?

– Теперь уже ничего не поделаешь, – ответил со вздохом боярин. – Погорячился ты. Слишком торопливо все свершил. Ну, так это твое царское дело. А слову своему ты уже не хозяин. Отменить его не в праве. Слабость проявишь, так о ней не только друзья твои прознают, но враги. А это ни к чему.

– Это верно, – вздохнул царь и протянул свою чашу за вином. Мальчишка виночерпий, со светлыми русыми волосами, голубыми глазами и доброй открытой улыбкой, тут же ее наполнил.

– А что сердце некем утешить, то и в этом ты ошибаешься, – продолжал утешать царя Брадомир. – И сыновья твои не единственные.

– Как так не единственные? – удивился Дубрав. – Что ты такое говоришь, старик?

Брадомир в свою очередь удивился:

– Или ты памятью ослаб, Дубрав Дубравович? Не помнишь разве, я тебе личное письмо послал двенадцать лет назад, о том, что рабыня твоя Поляна, которую ты с пленницами привез после войны с царем Ильей Муромским, мальчонку родила? Сразу после того, как ты в поход на царя Давлата отправился, это было.

– Ну и что?

– А то, что твоя любовь была Поляна. Никто после тебя к ней подойти не осмеливался. Я сам за этим лично следил. А потом, когда ты с Ильей Муромским замирился и всех пленников ему приказал вернуть, она самолично остаться в твоей столице решила. И никто уговорить ее домой возвернуться не смог. А потом, как родила, и слышать об этом не хотела.