Александр Чернобровкин - Знахарь Страница 2

Знахарь вынул ухватом ближний чугунок из печи, поставил на стол. Темно-коричневое варево еще булькало и урчало почти по-собачьи. Знахарь провел над ним рукой и, видимо, бросил незаметно в чугун щепотку какого-то зелья, потому что варево перестало урчать, посветлело и загустело, напоминая подошедшее тесто.

– Здорово! – оценил колдун. – И зачем тебе это бесиво, кого морить думаешь?

– Какая разница Лишь бы человек хороший попался. Могу тебя угостить.

– Меня не возьмет. В худшем случае прохватит. Из-за той гадости, что ты мне в прошлый раз скормил, меня так раздуло, что всю ночь до ветра бегал. Шуточки у тебя!

– Что ты! Знал бы ты, что я по молодости выкидывал! – скромно молвил знахарь, доставая из печи второй чугунок. – Ты же просил чего-нибудь такого, чтоб до утра есть не хотелось. Разве тебе хотелось есть?

– Не до того было.

– Чем же ты недоволен?! Что просил, то и получил!

Знахарь провел над вторым чугунком сначала левой рукой, затем правой. Темно-коричневое варево сперва покраснело, потом постепенно выжелтилось и как бы усохло, на дне осталась тягучая кашица. Знахарь набил ею баранью кишку, которую завязал с двух концов, соединил их вместе и повесил сушиться кольцо-колбасу на стену у печки.

– Кому это? – спросил гость.

– Старосте. Захворал. Болезнь неизлечимая, но попробую, – ответил хозяин. – Вот если бы ты помог, справились бы с ней. Хотя, вылечишь его – беду на него накличешь.

– Что так?

– Разве не слышал про его сына?

– Откуда?! Дома безвылазно сижу, а ко мне никто в гости не ходит, боятся.

– Знаю, – сочувственно произнес хозяин. – Так вот, сын его жениться хочет. Девка не из нашего села, красавица писаная, но бедная. Староста-жила ни в какую не хочет ее в невестки. Грозился убить сына за ослушание. Получается, вылечу его – две души эагублю.

– Хитер ты! – позавидовал колдун. – Может, уступишь его мне? Голова у тебя светлая, найдешь еще кого-нибудь.

– Что мне за это будет?

– Ну-у… – задумался гость. – Ивана Купала скоро, покажу, где папоротник цветет, клад выроешь.

– Клад я и сам найду!

– А хочешь, разрыв-траву дам? – предложил колдун. – К железу прикоснешься – на кусочки мелкие разлетится. И рану от любого железа вылечит: хоть от сабли, хоть от пули.

– Это подойдет. Принесешь ее, получишь снадобье для старосты.

– У меня все с собой.

Колдун засунул руку в складки одежды на животе, пробурчал невнятно заклинание и вытащил маленький пучок травы, похожей на петрушку, но с цветочками, у которых было по три разноцветных лепестка – красный, синий и желтый.

Знахарь взял пучок, обнюхал, осмотрел, помял губами цветок.

– Давно ищу ее. Думал, врут люди, не растет на земле такая. Ан нет, растет! – Он спрятал разрыв-траву за пазуху. – Где нарвал?

– На Лысой горе в Воробьиную ночь. Есть там одно местечко, неподалеку от ведьминых лежбищ.

– Покажешь?

– Может, и покажу. Будешь мне помогать – я в долгу не останусь, – сказал колдун. – Снадобье давай.

Знахарь снял с колышка на стене у печи только что приготовленную колбасу со снадобьем, отдал гостю.

– Пусть сохнет ночь и день.

– А сегодня нельзя? – перебил колдун. – Мне до полуночи надо что-нибудь сотворить, иначе беда!

– Сегодня нельзя, – отрезал знахарь. – Завтра ровно в полночь разведешь в колодезной воде, подождешь, пока отбурлит и остынет, и прочтешь заговор. Какой – не мне тебя учить, твои сильнее. Пусть староста пьет три дня на утренней и вечерней заре и ничего не ест. Соблюдет все – хворь как рукой снимет. А что дальше будет – на то воля божья.

– Наша, а не божья, – поправил гость. – Весело будет: сыновья душа без покаяния в ад отправится за ослушание родителя, а отцова помыкается по острогам и на встречу с сыновней полетит.

– Что будет, то и, будет, – сказал хозяин и опять засновал от стола к печи и будто позабыл о госте.

– Пойду я, – произнес колдун, тяжело подымаясь с лавки.

Знахарь словно бы не слышал, продолжал, засунув голову в печь, обнюхивать птичьим носом третий чугунок, но едва за гостем закрылась дверь, выхватил посудину из топки и перелил варево в глиняную миску. Выбрав из выменянного пучка самый маленький цветочек с красным, синим и желтым лепестками, ударил им по чугунку. Послышался еле различимый треск – и на столе оказалась груда мелких осколков вместо посудины. От осколков шел пар. Казалось, не капли варева испаряются с них, а чугун дымит от внутренней огненной мощи, разорвавшей его.

Знахарь удивленно покачал головой, повертел перед носом хилую травинку, слабенькую и безобидную на вид. Он перелил варево из миски в кувшин с узким горлышком, кинул туда цветок, заткнул деревянным чопом и перебултыхал. Кувшин он поставил в углу избы, подальше от печи. Остальную разрыв-траву замотал в лоскут от старой рубахи и подвесил под потолком. Грязную посуду знахарь долго тер золой, потом обрызгивал розоватой водицей из толстостенной бутылки темно-красного стекла и полоскал в кадке. Осколки лопнувшего чугунка смел рукой в подол рубахи и пошел выбрасывать.

На дворе распогодилось, ветер стих, небо вызвездилось. Яркие звезды словно бы подмигивали светлой и чистой луне, круглой и как бы набухшей от дождя. На фоне ее, казалось, совсем близко и в то же время очень далеко, пролетел колченогий черт с длинным хвостом, закрученным спиралью. В руках черт держал за неестественно вывернутые стопы колдуна. Тот летел вверх тормашками и повернутый лицом назад, видимо, чтобы не запомнил дорогу, и то правой, то левой рукой проверял, не слетела ли с головы шапка, надвинутая на уши. На лице колдуна застыла радостная улыбка: то ли полет ему нравился, то ли доволен был, что с погодой – хоть с чем-то! – повезло, то ли, что до сих пор не потерял шапку, и авось она смягчит удар об землю, если его нечаянно уронят.

Спустя две недели знахарь сидел за столом, перебирал семена трав. Плохие смахивал на пол, а хорошие раскладывал на три кучки: в двух набралось помногу, а в третьей – самая малость. На вид семена были одинаковые, и трудно было понять, почему знахарь не жаловал последнюю кучку. Перебирая, он все время подергивал головой, почти касаясь носом стола, и создавалось впечатление, что склевывает особо понравившиеся семена.

В избу ввалился колдун, остановился у порога, тяжело переводя дух и колыхаясь, как потревоженный студень. Не поздоровавшись, он неуверенными шагами добрел до стола, опустился на лавку напротив хозяина. Оплывшее лицо было красным и в мелких ранках, отчего напоминало опаленную квашню – подрумянившуюся, подсохнувшую и потрескавшуюся. Вывороченные губы распухли, как после долгого битья.

Колдун заглянул в стоявшую на столе кринку, жадно сглотнул слюну.