Ольга Елисеева - Хозяин Проливов Страница 2

— Играй. — Феб хватил флейтой о ладонь. — Я не могу плакать.

Он сидел на вершине и смотрел вниз. Перед глазами простирались долины, их грубая зелень напоминала крестьянские ковры. В дымке голубело море. Мир казался чужим. Аполлону не было ни тяжело, ни легко. Прежняя жизнь, как часовой, стояла за плечами. Она не уходила. И пока Феб не отпустил ее, он не мог идти дальше.

Лучник приложил ко рту флейту и поморщился. Дерево было горьким, стояла весна, и сухой орешник неожиданно дал сок в предвкушении зелени и цветения. Даже дудка могла плакать, если не музыкой, то поздней древесной смолкой — слезами давно избытой жизни. Он один засыхал, как ветка. Обломать и в костер!

Никому не нужный, всеми презираемый, отовсюду изгнанный! Бог мышей и лягушек. Пожиратель падали, искатель легкой добычи! Детоубийца и обманщик… Феб не знал, кого больше жалеет, себя или съеденных младенцев. А тут еще Марсий запел-таки тихую песню. Он лежал на камне подле своего убийцы, с которым сроднился, как с единоутробным братом. Ветер обдувал его деревянное тело, и каждая дырочка выпускала из глубины то ту, то другую ноту, похожую на слабый вздох.

Он пел о темной дубраве, где на сырых прелых листьях измученная волчица разродилась двойней. О мальчике и девочке, вылезших из ее чрева. Они были голодны и приникли к набухшим соскам матери, а та, усталая и довольная, облизывала потомство горячим шершавым языком и звала с звезды посмотреть, как прекрасны ее малыши. Глупое небо наклонилось пониже, тогда мальчик со смехом сорвал с него луну для сестренки и солнце для себя и сделал из них золотой и серебряный мячики. Дети встали друг против друга и перекидывали игрушки из рук в руки, меняя день на ночь, ночь на день. А утомленная волчица смотрела на них, пока не заснула. Из-под ее опущенных век на серые щеки бежали слезы.

— Хватит! Хватит! Замолчи! — всхлипывал Феб, но Марсий не унимался.

Любой зверь мог обидеть их, пока мать спала. Посчитать легкой добычей. Но, ни один хищник не посмел тронуть мальчика с солнцем и девочку с луной в руках.

— Довольно! — Аполлон уже не слышал рапсода. Долгожданные слезы, наконец, прорвали плотину и хлынули неудержимым потоком.

— У этой сказки счастливый конец, — с укором сказал Марсий. — А ты какой придумал для своей?

Но Феб молчал, прижимая к лицу руки. Из его души по капле вытекала вся тяжесть, накопившаяся за годы странствий. Он принял свою жизнь, простил ее и отпустил, как камень с горы. Не слишком заботясь о том, кому на голову тот упадет.

Легкость пустоты и свободы для новой дороги наполняла лучника. Марсий знал, что делал. Дети детьми, а Аполлон давно стал ему ближе собственной шкуры. Он не мог оставить его в таком состоянии. Теперь это был прежний Феб, веселый и язвительный. Гипербореец засунул флейту за пояс, перекинул лук через плечо и зашагал вниз, насвистывая себе под нос.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Святилище серпа

I

— Твои обвинения слишком серьезны. — Царица Тиргитао подняла руку, останавливая старую Гекубу.

Верховная жрица с достоинством опустилась на складной табурет и взяла в руку ивовый жезл с позолоченной кукушкой наверху. Она сказала все, и следовало только дождаться, пока возмущенный гул голосов в шатре умолкнет, чтобы потребовать от Совета решения.

Сырой ветер с улицы задувал под расшитый войлочный полог. По старому обычаю, Совет собирался вне городских стен, чтоб не нести разногласия в народ. Белую ставку разбивали в степи у подножия двугорбого холма, на вершине которого еще можно было различить остатки старого капища. Сегодня собравшимся необходимо было покровительство Девы, ибо то, что поведала верховная жрица, не лезло ни в какие ворота.

— Ты обвиняешь «живого бога» в повсеместной замене человеческих жертв животными. — Тиргитао медленно обводила глазами присутствующих — глав крупнейших родов, городских старейшин, высших жриц, заслуженных сотниц, — чтобы понять, какое впечатление произвели слова Гекубы.

Все подавленно молчали.

— Пусть «живой бог» объяснит нам свои действия, — проговорила Тиргитао, переводя взгляд на плетеную ширму, за которой во время советов, по обычаю, находился царь.

Послышался шелест тяжелых одежд, и высокая фигура в алой, шитой золотом накидке появилась из-за перегородки.

Все, кроме Гекубы и царицы, пали ниц и оставались лежать, пока «живой бог» не позволил им подняться.

Выйдя в круг собравшихся, царь заговорил. Но сказал он совсем не то, чего от него ожидали. Он мог начать отрицать обвинения верховной жрицы или оправдаться неведением. На худой конец признать вину и покаяться. Но когда же и кто из «живых богов» вмешивался в дела земные?

— Если мы хотим преградить путь скифам, — заявил царь твердым голосом, — нам придется от многого отказаться. — Наши лучницы, какими бы меткими и искусными они ни были, не могут противостоять тяжелой скифской кавалерии. Легкие стрелы застревают в кожаном панцире, не пробивая его. А стрелять тяжелыми им не по силам.

Две сотницы в дальнем углу обменялись кивками: царь говорил дело.

— У нас нет тяжелой конницы.

— Кого ж мы в нее посадим? — раздалось из заднего полукруга собравшихся. — Кузнецов, что ли? Их сшибут и затопчут! С кривыми-то ногами!

— Вам придется смириться с увеличением числа мужских отрядов, — продолжал «живой бог», поворачиваясь к жрицам. Те возмущенно загалдели. — И отказаться от права калечить младенцев при рождении.

— Он хочет ввести у нас скифские обычаи! — послышалось вокруг.

— Мужчин и так слишком много!

— Раньше их выживало пара на десять девочек. Теперь почти столько же, сколько нас!

Царица Тиргитао подняла руку, призывая крикливых степнячек к молчанию.

— Мы знаем, что некоторые номады уже отказались подрезать младенцам сухожилия на левой ноге…

— И правильно! — прервали ее новые голоса. — Мы должны и за скотом, и за детьми, и в поход! Теперь еще скифы! Здоровые мужики на лошадях! А у нас одни калеки!

— Пусть работают! И пусть садятся на коня. Нам одним скифов не удержать!

«Живой бог» и не предполагал, что у него найдется столько сторонников.

— Если вы откажетесь от обычая калечить мальчиков! — закричала Гекуба. — Да еще и вручите им оружие, то рано или поздно, сильные и здоровые, они скрутят вас в бараний рог и станут обходиться как скифы со своими женами, которые, бедняжки, только сапоги с мужей не снимают!

Повисла тишина. Множество глаз с укором обратилось к царю.

— У вас небольшой выбор, — твердо заявил Делайс. — Не хотите разуть своих мужей — разуете скифов.