Ярослава Кузнецова - Золотая свирель Страница 2

— Эгей, ты тоже по благородственному умеешь? А почему столько сарказма?

— Ты, барышня, ослышалась. Какой такой сарказьм? Никакого сарказьма, только трепет и преклонение. Мы люди маленькие, неученые, даже слова такого не знаем — сарказьм…

Он вдруг поджал губы, словно останавливая сам себя. И я подумала — странный парень. Оборвыш городской за гроши корзинку мою тащит. На проехавшую мимо принцессу смотрит как на кровного врага.

Я пожала плечами. Это меня не касалось. Хотя здесь явно было что-то не так. Да и насчет оборвыша я погорячилась. Парнишка был одет просто, но чистенько и добротно.

Некоторое время мы молча двигались путем родной сестры короля Нарваро Найгерта и ее кавалькады. Улица пару раз плавно повернула и вывела нас на небольшую площадь перед воротами. Мальчишка остановился.

— Куда теперь?

— Дальше, туда, — я кивнула на ворота. — За город.

— ”Туда, сюда”, — заворчал он. — Нет бы сразу сказаться: мол, мне туда-то. Вот морочит голову: “туда, сюда”…

— Я заплачу.

Он неожиданно смутился.

— Ну, в общем, мне тоже туда же… я хотел сказать, нам, выходит, по дороге. Тебе куда, к реке?

— К реке.

— Хе! На ту сторону?

— Что? А… да. То есть… да.

— Хе! Пойдем. Я тебя перевезу. Видала наш паром? Мой батька им заправляет, а я ему помогаю. Вообще-то у нас работник есть, Кайном зовут, силен, как бык, только с головой у него не все ладно. Они сейчас с батькой как раз в паре.

Мы вышли из ворот, удачно проскользнув между груженой телегой и фургоном бродячих актеров. Над дорогой вовсю клубилась пыль — день был в разгаре. Я, прикрыв глаза ладонью, взглянула на мутное небо. Жара.

Остро захотелось в тень, в гулкую сырость моего грота, а еще лучше — куда-нибудь в ветреные дюны, в песчаную ложбинку, под сосновые ветви, под растянутый на этих ветвях плащ…

На ту сторону…

— Слышь, барышня, в самом деле… Чего секретничаешь, страсть ведь как любопытно.

Помощник мой шагал по левую руку, против солнца, загораживая собой дорогу. Тень его укрывала меня почти целиком.

— Что тебе любопытно?

Я уже поняла, что он возвращается к прежнему разговору. Шут с ним, поговорим на любую тему.

— Да рыба эта… Я смекаю, ты ж ее для кормежки, небось, купила. В смысле, зверье кормить. Только рыба уж больно хороша… не для зверей.

— Это смотря что за зверь.

— Ага! — он весело покосился, задрав смешную выгоревшую бровь. — Значит, верно смекнул-то! Ничего соображалка у Кукушонка, а?

Я улыбнулась. Обаяние у мальчишки имелось. И характер, наверное, у него легкий, задорный, несмотря на странности. Хороший характер. Только болтун он порядочный.

— Так что за зверь, а? Ты говоришь — зверь, значит он один? Здоровенный, выходит, коли ему одному всю корзину. Здоровенный, правда?

Ишь ты, Кукушонок. Соображалка у тебя и впрямь ничего, даром, что рыжая и давно нечесаная.

— Да, большой. Большой зверь.

— Лев? Пардус? Или нет, какой-нибудь водяной, какой рыбу жрет, какой-нито… Кит? Черепах? Может, змей морской? Дракон?

Я споткнулась. Эй, Кукушонок! Что-то ты слишком здорово соображаешь.

— Я знаю. — Он тоже остановился, перехватил веревку, неловко отер рукавом взмокший лоб. — Дотумкал я. Ты у лорда Вигена Минора в загородной усадьбе… Недавно служишь, да? Там, сказывают, зверинец большой, и бочка там есть, говорят, огроменная, с соленой водой, тварей морских держать, а в бочке окошечки хрустальные…

Я ничего не сказала. Зашагала дальше — дорога плавно поворачивала к реке. Над прибрежными кустами сверкнула широкая лента Нержеля. Противоположный берег, обрамленный синеватой каймой леса, едва угадывался в солнечном мареве.

Далеко-далеко на севере, там, где река соединялась с морем, разлилось слепящее сияние. И на этом самом стыке, в текучем жгущем свете, парила призрачным замком Стеклянная Башня — мой маленький остров, высокий, узкий, почти прозрачный, почти невесомый, почти не существующий.

— Барышня, а барышня, ты расскажи про дракона-то… Ну, расскажи, небось не тайна это, не секрет какой… Слышь, а может, покажешь его, а? Я тебе корзину задаром дотащу. Покажи дракона, барышня! Век благодарить буду, хочешь, всю работу переделаю, клетки почищу, воды натаскаю…

— Из моря?

Мы снова остановились. Кукушонок разволновался. Он шумно и часто дышал.

— Да хоть из моря… — голос его неожиданно ослаб.

— С чего ты взял, что это дракон?

— Ты ж сама сказала…

— Я не говорила этого.

Он заморгал.

— Тогда кто?

— Что “кто”? Кто сказал? Ты сказал. Ты сам выдумал дракона, сам и сказал.

— Да не… Если не дракон, то кто?

Если не дракон, то кто? Амаргин называл его мантикором. Я никогда не видела мантикоров, но, кажется, они выглядят иначе. Но он и не дракон. Он точно не дракон. У драконов, даже бескрылых, нет лица, у них морда. А у мантикоров нет драконьего тела и чешуи. Хвост у мантикоров имеется — скорпионий, а не драконий, и на нем жало, а не пика. А вот рук — настоящих рук, с пальцами, с ладонями — нет ни у тех, ни у других.

— Не знаю, — призналась я. — Мне сказали, что это мантикор.

Кукушонок только охнул. Он поверил сразу и безоговорочно.

— Мантикор!

— Но это не мантикор.

— Не мантикор?

— Увы, нет. Он большой и страшный, весь в шипах, он лежит в воде, светится как гнилушка, воняет, жрет рыбу и все время спит.

— Он свирепый?

— Понятия не имею. Он не просыпается даже для того, чтобы поесть.

— Ты за ним ходишь? Кормишь, то, се?

— Да. Кормлю, то, се.

Я повернулась к спуску на паром. Парень, вздыхая, поплелся следом.

— Эх, да я понимаю… понимаю, что нельзя показывать редкого зверя каждому встречному-поперечному. Лорд Виген, я слыхал, гневлив весьма, еще высечь велит, ежели чужого кого в доме своем застукает… А то вообще взашей вытолкает, в смысле, не только меня, но и тебя…

Не слушая кукушоночье нытье, я прибавила шагу. На берегу толклась толпа, человек в двадцать. Там же присутствовал порожний воз, пара лошадей, коза и собака. Широкий прямоугольник парома неспешно подбирался к дощатому причалу. Причал был длинный, и в дальнем его конце, у крытого дранкой сарайчика, покачивались в набегающей от парома волне две лодочки. Дом паромщика стоял чуть в стороне, на поросшем мелкой кудрявой травкой склоне.

Кукушонок, похоже, разочаровался в предполагаемой авантюре. Замолчал. Или сейчас его больше интересовало происходящее на пароме.

На короткий причальный столб легла веревочная петля. Грузная посудина ткнулась тупым носом в доски, отошла от толчка, и через расширяющуюся щель на причал выпрыгнул полуголый мужчина в оборванных холщовых штанах. Другой мужчина, постарше и посуше, выволок сходни.