Иван Тропов - Шаг во тьму. Дилогия Страница 2

И конечно же не забывая считать. К кустам на краю проплешины я дошел на семьдесят пятый шаг.

Семьдесят пять шагов. И значит, семьдесят пять холмиков.

Холмиков…

Я поежился. Шесть часов на холоде нормально выдержал, а теперь вот пробрало. Семьдесят пять…

Чертова сука! С такими я еще не сталкивался.

Правда, есть крошечный шанс, что под холмиками всего лишь котята‑ягнята. Вон они какие маленькие, эти холмики. Вполне может быть, что это всего лишь животные. И оттого их так много.

Логично?

Я вздохнул. Есть вещи, в которые очень хочется верить — но…

Можно бы раскопать одну из могил. Если это ягнята, то ничего страшного не случится.

Но вот если нет… Если это вовсе не ягнята и хозяева заметят, что кто‑то раскапывал могилы?

Семьдесят пять…

Если там, под холмиками, не ягнята‑щенята, то завалить эту чертову суку и так‑то будет непросто. А уж если она еще и всполошится… Ч‑черт! Нет, копать нельзя.

Но как тогда узнать, что в могилках?

Я облизнул пересохшие губы. Способ, конечно, есть. Способ всегда есть. Только этот способ мне не нравился. Очень не нравился.

Я медленно обернулся.

Дом глядел на меня черными окнами‑зеркалами.

Большой, старый, с потрескавшейся штукатуркой и щербатыми углами, на них штукатурка облетела, виднелись кирпичи… и с новенькими чистенькими стеклопакетами, в которых все отражается. Трухлявый череп в зеркальных очках.

Как же мне не хочется туда лезть…

Только месяц поднимался все выше. Месяц горбом влево. Старый — идет на убыль, скоро новолуние. А если взошел старый месяц, то скоро будет и светать. Значит, и хозяева вот‑вот вернутся.

И черт его знает, когда их не будет в следующий раз.

Я глядел на дом, дом пялился на меня своими окнами‑зеркалами. Предчувствие накатило удушливым жаром.

Паршивое предчувствие. Очень паршивое. Этот дом может оказаться последним, что я увижу в своей жизни.

Не знаю почему, но это так. Такое уж предчувствие. А своим предчувствиям я привык доверять.

На миг мне захотелось просто уйти. Убежать, поджав хвост, и забыть обо всем, что я нашел здесь. Об этом доме… о чертовой суке, которая выжила всех в округе… Об этом заднем дворе с семью десятками холмиков…

Холмиков.

Да, холмиков. Наверно, в этом все дело. Я вздохнул и пошел к дому.

Вблизи он выглядел еще больше.

Арочные окна полуподвала, издали казавшиеся у самой земли, были мне по грудь. Все наглухо забиты досками, черными от времени.

Вблизи стены выглядели еще хуже. Все в паутине трещин и трещинок. Кажется, ногтем можно расколупать.

Может быть, потому, что я слишком старательно разглядывал эти стены, пока обходил дом… Я все надеялся, что предчувствие поутихнет. Но оно не отпускало.

Я вздохнул и пошел быстрее. Обогнул правый флигель и вышел к парадному входу. Здесь подвальный этаж выступал широким эркером, становясь крыльцом‑террасой. С боков две лестницы.

Я медленно двинулся вверх. Чугунные перила обеих лестниц аккуратно выкрашены белым, матово светятся в лунном свете, а вот каменные ступени щербаты от времени. На третьей — плита с трещиной, под моей ногой она дрогнула и глухо стукнула. Вот почему хозяева всегда ходили по левой…

Последние ступени. В груди молотило сердце, предчувствие становилось все острее. Паршивое предчувствие…

Я заставил себя перешагнуть последнюю ступеньку, заставил себя пройти через площадку к двустворчатым дверям. Толкнул.

Высокие, тяжелые и — незапертые. Неохотно, но подались.

Из дома дохнуло теплом, восточными благовониями и… За пряно‑дымным ароматом пряталось что‑то еще. Что‑то очень знакомое, но никак не ухватить, приторные благовония забивали остальные запахи. Но ассоциации не из приятных.

Месяц висел прямо за моей спиной. Свет его падал в приоткрытую дверь, в серебристом прямоугольнике на полу лежала моя тень. А дальше — только темнота.

Черт возьми, мне совсем не хочется идти туда!

Я оглянулся. Перед крыльцом была лужайка, за ней пруд. Неподвижная вода казалась застывшей черной смолой. Вдоль берега слой опавших листьев. Темные — осиновые, светлые — дубовые…

В сердце кольнуло. Господи, как же красиво… Почему‑то красота особенно чувствуется вот именно в такие моменты, когда предчувствие говорит, что через несколько минут для тебя все может кончиться…

Ну и трус. Вы только посмотрите, какой трус!

Я отвернулся от пруда и резко выдохнул. Сбил пальцы домиком, и еще раз, и еще, туже натягивая перчатки. Шагнул внутрь.

Где‑то над моей головой невидимые пружины медленно, но уверенно притянули створки обратно. Лунный прямоугольник сжался в щель, пропал.

Я постоял, давая глазам привыкнуть. Оказалось, здесь не так уж темно: слева и справа на полу лежали лунные призраки окон.

Холл просторный и совершенно пустой. Штукатурка на стенах, лепнина под потолком почти такие же потрескавшиеся, как и стены снаружи, но тщательно побелены.

Паркет очень старый и какого‑то странного рисунка — двойная спираль из клиновидных дощечек, ни разу такого не видел. Дерево потемнело, но вычищено и навощено до блеска. Ох, и скрип сейчас будет на весь дом…

Я шагнул, заранее сморщившись, но пол… не скрипел. Совершенно. Звук был такой, словно под ногами толстая каменная плита. И ощущения такие же. Лиственница? Со временем почти окаменела?

Я двинулся дальше.

По краям холла, слева и справа, — двойные двери. Это в крылья, мне туда не нужно. Еще одни двери — прикрытые — сбоку от широкой лестницы. В главный корпус. Туда мне тоже не нужно. По крайней мере пока. А вот лестница…

Широкий пролет с ковром и золотисто светящимися в темноте шарами перил ведет вверх. Но справа за ним — неприметный, если не искать, узкий путь вниз. Вот это то, что нужно. Я зашагал туда, на этот раз увереннее, не опасаясь ужасного скрипа…

Замер.

Подошвы ботинок у меня из натурального каучука. Обычно медленные шаги почти бесшумны. Но здесь…

То ли из‑за каменно‑твердого пола, то ли из‑за этих голых каменных стен, высокого потолка и огромного, но совершенно пустого холла… акустика здесь сумасшедшая. Звук каждого шага несколько раз отлетал от стен, никак не желая умирать. Будто где‑то в другой комнате по паркету цокали звериные коготки. В такт моим шагам. Маскируясь.

Я усмехнулся. Маскируясь, как же…

Это все безлюдье и тишина.

И три дня слежки. И сон днем — посреди пустой, заброшенной деревни…

Все это давит на психику. Ну и еще врожденная трусость, конечно, куда же без нее. Безлюдье, тишина — и врожденная трусость. Только и всего.