Александра Миронова - Гамаюн Страница 2

- Гамаюн – дитя Света, так что мое заклинание, конечно же, не могло убить его, но, очевидно, нанесло некоторый ущерб, и он больше не смог поддерживать морок, что скрывал от нас его истинный облик, - суетился колдун. - Говорят, кровь этих существ может сделать любое заклинание в сотни раз более мощным, это драгоценный талисман, могущественнее, чем любой из созданных нашей, человеческой расой. Понятно, почему тот маг так им заинтересовался… Мы непременно должны сохранить этот экземпляр!

Меня неприятно передернуло:

- Не смей называть его «экземпляром», ты, недоучка! Ему-то это точно не понравится.

- Может, - в обычной своей манере растягивая слова, встрял Тур, - они потому и исчезли, что всем было дело до их кровушки, а? – и он послал нехороший взгляд нашему магу, явно намекая на то, что если тот не поумерит свой пыл, он сам сделает это насильственным методом.

Через несколько дней я узнал и другую историю.

Оправившись, Гамаюн вновь «спрятал» свои крылья, но отношение к нему изменилось: Имперский Город – многонациональная метрополия, принимающая всех людей, не зависимо от их цвета кожи, формы носа и разреза глаз (лишь бы они могли принести пользу Городу и Империи). Но чтобы с крыльями… Несколько дней отряд гудел как грозовая туча, готовая вот-вот обрушить на трепещущую землю громы и молнии, а потом все внезапно прекратилось, как будто и не было никакого напряжения. Оставалось лишь вздохнуть с облегчением, хотя мне, как командиру, конечно стоило самостоятельно разобраться в ситуации. Проблему же, пока я еще напряженно ворочал в голове разные варианты разрешения этой неприятной и опасной для команды ситуации, решил Тур, сразу и недвусмысленно дав понять, что Гамаюн находится под его опекой и защитой. Выходив нашего «птенца», он теперь буквально не расставался с ним, хотя раньше они не слишком ладили, поскольку Тур, на собственной шкуре познавший все прелести рабства, с презрением глядел на тех, кого считал «высокородными выскочками», не имеющим понятия о реальных тяготах жизни. А Гамаюн внешне вполне походил именно на такого «везунчика».

Такая перемена долго была бы для меня загадкой, но, зная любовь Тура к демонстрированию его – надо сказать, действительно обширных! – познаний о мире, а так же пользуясь статусом непререкаемого лидера и (что в данном случае оказалось гораздо важнее) хорошего его друга, я смог однажды ненавязчиво навести его на нужную тему.

Мы приближались к городу и уже вошли в знакомые всем леса, подходившие с запада почти к самому побережью. Здесь каждый в отряде, вне зависимости от национальности и происхождения, чувствовал себя как дома, поэтому лагерь перестал быть компактной и строго охраняемой мобильной крепостью, а скорее напоминал пикник: каждый устраивался там и так, как хотел, никто не спешил разводить опостылевший уже общий костер. Тур и Гамаюн расположились вдали от других, в лощинке, скрытой, к тому же, от окружающего мира поваленным стволом огромного дерева. Я, пользуясь случаем, постарался и вовсе спрятаться ото всех, разведя персональный костер на живописной поляне на противоположной стороне того, что с некоторой натяжкой все-таки можно было назвать лагерем: несмотря на отсутствие видимого порядка, я был уверен в том, что в случае опасности мои люди окажутся на ногах и во всеоружии, готовые дать отпор хоть человеку, хоть зверю, хоть демону.

Наслаждаться одиночеством, впрочем мне пришлось недолго, потому как очень скоро Тур, считавший, что негоже человеку сидеть ночью одному, ненавязчиво заманил меня на свою часть лагеря.

Гамаюн, как всегда веселый как птаха, сверкнул мне навстречу улыбкой, все эти годы так меня смущавшей. У всех людей, хоть белых, хоть серых, хоть серо-буро-малиновых, зубы одинаковые, с плоскими резцами и чуть выдающимися клыками, это настолько привычно, что любое отличие способно лишить нас душевного равновесия. Отходили от этого правила лишь Тур, блиставший торчащими вкривь и вкось пенечками, оставшимися в память о не слишком приятной поре его жизни, и Гамаюн. Этот демонстрировал всему миру два ряда мелких, острых, треугольной формы, с синеватым оттенком зубов, которых на том же пространстве, похоже, помещалось раза в два больше. По привычке напомнив ему о том, сколь неприятное впечатление может производить даже самая искренняя его улыбка, я все же устроился напротив.

Мы ели, по очереди отпивали понемногу то из моей, то из туровой фляги. Потом долго сидели, болтая о том о сем, а по сути – ни о чем. Гамаюн, подтянув колени к груди, задумчиво глядел перед собой, прутиком вороша уголья в костре. Его фигура казалась мальчишеской, хотя я точно знал, что ему не меньше двадцати, а скорее – ближе к тридцати. По крайней мере, такое впечатление складывалось из его обрывочных неохотных рассказов, а так же возраста и количества «добрых знакомых», которые обнаруживались практически по всему свету. Светлые волосы, впереди остриженные и торчавшие хохолком, а сзади спускавшиеся почти до пояса худосочным «хвостиком», в свете костра отливали золотом. Своим почти детским личиком, тем не менее, вызывавшим смутное беспокойство некоей диспропорцией (как я теперь понимал, выдававшей его нечеловеческое происхождение), и хрупким мальчишеским телом он менее всего походил на воина. Многие обманывались – себе на беду – но только те, кто ни разу не видел, как ловко этот «мальчик» держится в седле и управляется с двумя изогнутыми на восточный манер клинками, непривычно легкими, но острыми как бритвы. Однажды увидев его «танец» - никогда еще искусство и бой были так близки друг другу – никто не посмел бы относиться к нему несерьезно.

Тур, опершись на локоть, лежал рядом, с нежностью разглядывая своего подопечного, а я устроился напротив них, наблюдая за обоими через затухающий костер.

- Так что, Гамаюн, - как можно небрежнее начал я, - я слышал уже две версии о том, что же ты у нас такое. Мне вот думается, что из первых рук информация будет понадежнее. А то я уже порядком запутался во всех этих таинственностях: супермагические способности, крылышки твои, которые то есть, то нет, узор, якобы, прекраснее которого нет на целом свете. Кстати, кое-кто из знатоков, - тогда, на Востоке, - объявлял, что он, мол, сделан неумело. А они-то, кажется, должны бы разбираться. Все эти гаремные сальности, опять же…

Гамаюн недовольно покрутил головой и еще больше нахохлился – в последнее время все сравнения по отношению к нему стали какие-то… птичьи. Тур, несколько недовольно взглянув в мою сторону, протянул руку и успокаивающе погладил его по плечу – у меня мороз по спине пробежал от простоты и, одновременно, многозначительности этого жеста.