Мишель Харрисон - 13 сокровищ Страница 2

С годами она научилась убедительно врать — когда поняла, что в ее разговоры с фэйри уже никто не верит. Таня не слишком обижалась. Люди не склонны верить в то, чего не видят, это нормально.

Однако чем дальше, тем больше вреда «игры» фэйри причиняли девочке. Одно дело — отрезать несколько спутанных прядей волос после попытки расчесать их заколдованной щеткой или обнаружить утром, что за ночь домашние задания таинственным образом испорчены. С годами неприятности становились гораздо серьезнее. Вот уже несколько месяцев Таню терзало беспокойство, что в конце концов произойдет что-то очень плохое, настолько плохое, что она никак не сможет этого объяснить. Больше всего она боялась, что из-за своего все более странного поведения окажется в психиатрической клинике.

Плавать в воздухе — вот одна из тех ситуаций, которая ничего хорошего не предвещает. Если мать проснется и обнаружит ее разгуливающей по потолку, то вызовет не доктора, а приходского священника. Это хуже всего, что только можно себе представить.

Таня ощутила на лице дуновение прохладного воздуха, к щеке прикоснулись покрытые перьями крылья. Большая черная птица уселась ей на плечо, мигнула блестящими глазами — и начала изменяться так быстро, как в солнечном свете исчезает тень. Хищный, изогнутый клюв исчез, зато появились шелковистые черные волосы и удлиненные уши с розоватыми кончиками. И вот уже там, где только что была птица, появилась женщина такой же величины. На ней было платье из черных перьев, на фоне которого особенно выделялась кожа цвета слоновой кости.

— Ворона, — прошептала Таня, глядя, как с платья фэйри осыпаются перья и, кружась, падают на ковер. — Зачем ты здесь?

Не отвечая, Ворона опустилась на кровать, где сидели еще два маленьких «человечка», один пухлый и красноносый, другой темнокожий, жилистый, с хитроватой и даже коварной физиономией. Оба заинтересованно разглядывали девушку.

Самый мелкий из них заговорил первым.

— Ты опять писала о нас.

Таня почувствовала, как загорелось лицо.

— Нет, Гредин… Я не делала этого.

Желтые глаза Гредина вспыхнули, резко выделяясь на фоне коричневой кожи.

— В прошлый раз ты то же самое говорила. И в позапрошлый.

Точно принесенный ветром, в раскрытое окно вплыл темный четырехугольный предмет, грациозно проскользнул между занавесками и замер перед лицом испуганной Тани. Дневник, совсем новенький, весь в земле. Сегодня днем она закопала его под яблоней в саду. Как глупо с ее стороны!

— Твой, надо полагать? — спросил Гредин.

— Никогда не видела его.

Толстячок рядом с Гредином фыркнул.

— Ох… брось! — сказал он. — Хочешь проторчать в таком положении всю ночь?

Он поднял руку и слегка погладил воткнутое в шляпу павлинье перо — перо замерцало колдовским светом. Толстяк подкрутил свои крысиные усы, снял перо со шляпы и взмахнул им.

Дневник открылся, из него выпал комок земли и угодил прямо на Танину тапку. Из тапки послышалось приглушенное чиханье и появился четвертый и последний фэйри — безобразный, похожий на свинью. Он с усилием взмахнул потрепанными коричневыми крыльями и неуклюжей грудой опустился на постель. Восстановил равновесие и принялся яростно чесаться, осыпая простыни клочьями меха и блохами, потом зевнул, раскрыв огромную пасть и потирая морду крошечными коричневыми лапками.

Однажды, когда Таня была младше и еще до того, как ее родители развелись, она надулась, получив очередной выговор. Несколько минут понаблюдав за ней, мать воскликнула:

— Не будь таким маленьким Мизхогом!

— Кто такой Мизхог?

Вопреки скверному настроению у Тани проснулось любопытство.

— Ужасное свиноподобное создание самого жалкого вида, — ответила мать. — И ты выглядишь в точности как он, с этим своим надутым лицом.

Именно это Таня вспоминала каждый раз, когда видела замученного блохами коричневого фэйри. Вечно виноватое выражение его морды так точно соответствовало описанию матери, что про себя Таня всегда называла его Мизхогом, тем более что он — в отличие от других фэйри — никогда не говорил, как его зовут. Если не считать блох и запаха, как от промокшего пса, Мизхог был непритязателен и скромен. Он никогда не разговаривал — по крайней мере, на понятном для Тани языке, — был всегда голоден и имел привычку чесать живот. В остальном его, казалось, полностью устраивало просто разглядывать все вокруг добрыми карими глазами. Сейчас он тоже таращился на девочку широко распахнутыми, немигающими глазами, издавая странные сопящие звуки.

Дневник покачивался перед Таней. Она поспешно перевела на него взгляд.

— Читай! — приказал Гредин.

— Не могу. Здесь слишком темно.

Взгляд Гредина был тверд, как кремень. Страницы дневника начали с бешеной скоростью переворачиваться то туда, то обратно, как бы ища, где остановиться, и наконец замерли ближе к концу. Таня увидела дату — это было меньше двух недель назад. Разобрать написанное было выше ее сил; да что там — она и свои руки-то едва различала, так сильно в глазах все расплывалось от слез. Но тут волосы у нее встали дыбом: со страницы зазвучал ее же голос, достаточно тихий, чтобы никого не разбудить, но четко произносящий каждое слово. Он звучал как бы издалека, точно со временем дневник терял силы.

— Они снова приходили сегодня ночью. Почему ко мне? Ненавижу их. НЕНАВИЖУ их…

Таня в ужасе слушала, как ее голос читает одну страницу за другой — сердитый, огорченный, беспомощный.

Все это время фэйри наблюдали за ней: Ворона подавленно, Шляпа-с-Пером и Гредин с каменными лицами, Мизхог без видимого интереса, продолжая скрести живот.

— Хватит, — сказал Гредин, когда, казалось, прошла целая вечность.

Голос тут же оборвался, лишь продолжали шелестеть страницы, как будто их листала невидимая рука. Каждое написанное слово медленно выцветало прямо у Тани на глазах и исчезало, словно впитывающиеся в промокашку чернила.

Дневник упал на постель и рассыпался от удара.

— Так ты ничего не сможешь добиться. — Ворона сделала жест в сторону того, что осталось от дневника. — Только расстраиваешь сама себя.

— А вот и нет — если бы кто-то однажды прочел его, — с горечью ответила Таня. — И поверил мне.

— Правила просты, — сказал Шляпа-с-Пером. — Ты никому о нас не рассказываешь. А если будешь снова пытаться, мы снова накажем тебя.

Остатки дневника зашевелились на постели и, словно рой насекомых, сквозь открытое окно вылетели в ночь.

— Вот и все. Будто его никогда и не было, — сказал Гредин. — Пусть лежит там, где растет розмарин, около ручья, текущего вверх по склону холма. Территория пикси.