Юлия Латынина - Во имя государства (сборник) Страница 2

Шаваш жил в дереве не один. Кроме него, в дереве жил хомячок Дуня. Это был очень симпатичный хомячок, с золотистыми глазами-бусинками, серой шелковистой шерсткой и голым хвостиком. Шаваш держал Дуню в клетке, но никогда не запирал дверцу. Впрочем, он часто носил Дуню с собой. Он выпускал Дуню перед прохожим и, пока прохожий любопытствовал, глядя на Дуню, Шаваш любопытствовал в его кошельке. Шаваш очень заботился о Дуне и всегда отдавал ему лучшие из очисток, которые подбирал на улице, а худшие ел сам.

Кроме хомячка Дуни, у Шаваша никого не было: отец его давно помер, а сам Шаваш сбежал из деревни в столицу.

Сколько было Шавашу лет – сказать трудно. В деревне его годам вели тщательный счет, и год, в который Шаваш родился, называли так: «Год, когда в Синей Лощине старый Лох вздумал вставать из могилы». Но в чиновничьих временных описях происшествие со старым Лохом упомянуто не было: и посему установить соответствие между крестьянским и государственным летоисчислением было трудно. Человек опытный в таких делах, гадатель или лекарь-пиявочник, дал бы мальчику одиннадцать, а то и двенадцать лет, а случайный прохожий не дал бы и девяти, – такой был тощий мальчишка.

Был Шаваш щупл, как ветка, и проворен, как ящерка, и золотые его глаза были как два голодных воробья, приметливых до всякой земной крошки, и волосы его, если бы их отмыть, тоже были бы золотистые, словно свежесрезанная ржаная солома.

На следующий день, в Час Императора, когда солнце стоит в самом зените, ярыжки огласили у красного столба объявление: В веселом квартале, в утренний час Росы, сразу за малым храмом Исииратуфы, у мельничной заборной решетки найден труп чиновника, убитого и брошенного в воду. Чиновник был ограблен полностью: срезали даже кружева с кафтана, и сапоги сперли. Приметы чиновника: лет сорока, среднего роста, в меру мясист, с круглым лицом и лысиной, глаза карие, нос вздернутый, верхняя губа как бы притиснута к носу. Одет в синий дорожный кафтан. Имеющий что-либо сообщить об убитом или убийце должен явиться к Желтой Управе и бить три раза в дощечку. Обещали вознаграждение.

Шаваш стоял у столба, когда читали объявление, – он уже с утра был на ногах.

– Ну и времена пошли, – сказал чей-то голос над ухом Шаваша, – уже чиновников стали убивать.

– А как жить-то? – горестно изумился другой голос. Черные цеха позакрывали, люди бегают беспризорные, как крысы! Господин Нарай-то волков вешает, а овец не кормит. Еще и не то будет.

Голос был, конечно, прав: с тех пор, как господин Нарай вошел в милость молодого государя и стал наводить в столице порядок, много незаконных лавочников и таких негодяев, которые делают деньги из наемного труда, было повешено, под ребра и за шею; рынки были сильно разогнаны; а чернь, которой эти негодяи раньше давали работу, совсем обнищала.

Господин Нарай был такой человек – до дыр протрет, а грязи не оставит.

После этого Шаваш принялся бродить по улочкам Нижнего Города, собирая в уши разные разговоры. Бог знает, что он собрал: а только через три часа он постучался в заведение за беленым заборчиком, такое дрянное, что на столбе за калиткой не было даже славословия государю, а вместо славословия сохла чья-то нижняя юбка, – будто другого места нет. У ворот заведения, перед богом с рыбьей головой, стояла медная ступка, а в ступке торчал пест. И ступка и пест обозначали профессию обитательниц дома, и, конечно, только человек очень невинный или какой-нибудь варвар, из тех, что мочатся с седла, заключил бы, что в доме торгуют толчеными пряностями или плющат горох.

Шаваш поднялся наверх по лесенке и всунулся в занавешенную комнатку, где перед бронзовым зеркалом сидела и красила бровки рыженькая девица.

– Тима, – сказал Шаваш, – а где Лоня-Фазаненок? Он меня просил…

– А-а, – закричала девица, поворачиваясь от зеркала и отчаянно кривя рот, – замели Лоню!

Девица повалилась со стула и начала рыдать. Тут только Шаваш заметил, – или сделал вид, что заметил, – что в комнате все выворочено, так сказать, мехом внутрь.

– Что такое, – сказал Шаваш, – в чем дело?

Рассказ девицы прерывался рыданиями, – мы же его прерывать не будем, а, наоборот, дополним его некоторыми сведениями, необходимыми для лучшего понимания.

Лоня-Фазаненок был у девицы постоянным клиентом, подумывал откупить ее у хозяйки и уже собрал для этого половинку денег. Деньги он зарабатывал, торгуя вразнос всякой железной мелочью, амулетами и гвоздями.

Хозяйка, будучи женщиной незлой, не препятствовала молодому человеку и даже согласилась сбавить цену.

Месяца два назад, однако, господин Нарай, войдя в сердце молодого государя, стал очищать страну Великого Света от скопившейся в стране грязи, от зла и несправедливости, зависти и обиды и причины их – частной собственности. Проверили товар, которым торговал Лоня, и вышло так, что товар был скорее ворованный, чем честный: крали из государственного цеха материал и в запретное время делали черт знает что.

Те, кто вверху, подпали под плети и в тюрьму, а Лоня оправдался по способу Бажара, то есть взяткой, однако остался без занятия и без денег.

Теперь уже не было разговора о том, чтобы выкупить девицу: каждый вечер он являлся к ней, пьяный и с дружками, охаживал плеткой и требовал денег: та давала, сколько могла.

Вчера вечером, по словам Тимы, Лоня явился к ней пьяный выше глаз, с приятелями, с пузатым кошельком, с витым перстнем, с кольцом и с золотым погребальным бубенчиком. Девицы перепугались, а мужчины захохотали и сказали, что это они так нашли. Перстень Лоня тут же надел на Тиму, а золотой бубенчик побежали с утра закладывать в ссудную лавку: там-то, в лавке, их и взяли.

– Иииии, – заливалась девица, – так я и знала, что он человека убил! Пьяная кочерыжка!

– Почему убил? – спросил Шаваш.

– За храмом Исииратуфы сегодня нашли человека! Пришел чиновник, опознал убитого, описал вещи при нем: как раз этот бубенчик и перстень.

– А куда, – спросил Шаваш, – повели Лоню?

– В Четвертую управу.

И рыженькая девица опять заплакала.

– Вот беда-то, – сказала она, успокоившись, – я ему корзинку собрала, а хозяйка меня не пускает: мол, сейчас клиенты пойдут!

Шаваш задумался.

– А что ты мне дашь, если я отнесу корзинку?

– Розовую дам.

– Две розовых, – сказал Шаваш.

– Экий ты жадный, – сказала девица.

– Я не жадный, я голодный, – ответил Шаваш.

За распахнутыми воротами Четвертой Управы сверкал белый мощеный двор, и лаковые с желтыми ободками колонны бежали наверх, наверх, мимо статуи Парчового Бужвы к бронзовым, украшенным вставшими на хвосты драконами дверям. Красный полотняный навес трепетал над дальней половиной двора, защищая от яркого осеннего солнца писцов с дощечками и многочисленных посетителей, диктовавших им жалобы.