Генри Олди - Проклятие Страница 2

— Еще одно, последнее заклятие!.. — напевал лейб-малефактор, морща лоб. Вскоре старец надежно закрепил новорожденное заклинание гомеостазиса и умыл руки.

— Теперь судьба графа Ивентуса всецело в руках его сиятельства, — с блаженной улыбкой сообщил он Мускулюсу. — Поостережется строить козни — проживет долгую и… хе-хе… счастливую жизнь. Если же окажется неблагоразумен… Пожалеть об этом он успеет, а искупить — вряд ли. Впрочем, в гробу я видал этого графа. Знаешь, отрок, зачем я пригласил тебя?

— Никак нет, господин лейб-малефактор!

— Тогда разуй уши и внимай…

Прошение из Ясных Заусенцев поступило на высочайшее имя. Его вручили королю вместе с другой прошедшей строгий отбор корреспонденцией. Нечасто среди посланий от монархов сопредельных держав, верительных грамот послов и ходатайств вельмож, ущемленных в правах, встречается такая «слёзница»-челобитная. Если уж робкие сельчане отважились писать лично государю, а бдительные канцеляр-мейстеры дали бумаге ход — значит, в прошении содержится важная изюминка. Последний раз канцелярия так рисковала, когда в Малых Валуях нашли пряжку от сандалии Вечного Странника. Пряжка, между прочим, оказалась подлинной: творила чудеса, облегчала дорогу дальнюю и оказывала снисхождение паломникам. Его Величество хмыкнули с интересом и углубились в чтение. Затем Эдвард II около часа пребывал в задумчивости, кушая фисташки. Наконец король просветленно воскликнул: «О! Серафимушка!» — и, звякнув в в колокольчик, велел слуге отнести письмо Серафиму Нексусу. С указанием разобраться и по исполнении доложить.

— …Вот, разбираюсь. На, дружок, почитай. Ехать-то тебе придется!

— Куда ехать? — оторопел Мускулюс.

— Не кудыкай, дорогу закудыкаешь, — строго напомнил вредитель.

— Далеко ли? — поправился малефик.

— В эти самые Заусенцы. Проклятие у них, понимаешь!

— Проклятие? Кто их, телепней, проклял?

Старец развел руками на манер уличного фокусника. Складывалось впечатление, что он вот-вот должен был достать из шляпы незнакомца-проклинателя, да передумал. Или фокус не удался.

— Нихон Седовласец. Сто лет назад.

— Нихон? Ерунда! Он никогда никого…

— Знаю, отрок. Не проклинал. Никогда, никого, ни за что. А этих, выходит, проклял. Аккурат в Гурьин день Нихонову проклятию сто лет исполняется. Поедешь, зарегистрируешь в «Старую клячу»…

«Старой клячей» в лейб-малефициуме именовали «Клятый свод» — перечень известных Высокой Науке проклятий, с фиксацией прямых и косвенных воздействий, а также с базовыми методиками снятия. В свое время Андреа чуть не свихнулся, заучивая: «На объект, на жизнь объекта, на окружение объекта, на посмертие объекта, на объектальную деятельность…»

— Скорей всего, глупость несусветная…

— Разумеется, глупость! — согласился Мускулюс. — Совершенно незачем туда ехать! Виси над поселком реальное проклятие, да еще Нихона Седовласца — все б давно оттуда разбежались. А раз живут — значит, вранье. Выдумали тоже…

— …А с другой стороны, — как ни в чем не бывало продолжил лейб-малефактор, и Андреа прикусил язык, — вдруг там и впрямь Нихоново словцо обнаружится? А? Ты вдумайся: единственное проклятие Седовласца! Такой случай упускать нельзя, дружок. Изучить надо, вникнуть. Если оно до сих пор действует — подпитать манкой, под охрану взять… Как ценный раритет и памятник Высокой Науки. — Старец чихнул от возбуждения. — Езжай, езжай, отрок! Нечего в столице киснуть!

«Вечный Странник, ну почему — я? Почему — именно сейчас?!»

— У меня отпуск, — отважился напомнить Мускулюс. — С завтрашнего дня.

Серафим милостиво покивал.

— Разберешься с этими, проклятыми — и бегом в отпуск. Заслужил. А если окажется, что зря челом били… — лейб-малефактор причмокнул от удовольствия, блестя глазками-вишенками. — Помяни их незлым тихим словом. Чтоб занятых людей от дела не отрывали.

— Мы с женой вместе собирались! — в отчаянии выложил малефик последний козырь. — Она уже из Чуриха сюда вылетела. Наама не поймет…

— А ты на меня сошлись, дружок, — подмигнул лукавый старец. — Скажи: я тебя силой принудил. Вали кулем на нас с королем! Жена поймет, ты уж не сомневайся. Она у тебя умница, я в курсе…

Кряхтя, Нексус стал выбираться из-за стола. Сухая, похожая на птичью лапу ладонь чуть не смахнула на пол стопку книг в переплетах из лилльской кожи. Среди гримуаров явственно различались «Этические парадоксы высшего малефициума» Целтуса Масона и классический труд «Дифференциальное счисление малефакторных воздействий» Альбрехта Рукмайера.

«Рука славы», висевшая на стене, небрежно скрутила кукиш, давая понять, что аудиенция окончена.

Мускулюс с сожалением окинул взглядом длинный стол, установленный прямо во дворе Юрася Ложечника. Он успел отдать должное и наваристой ухе, и печеным баклажанам с чесноком, и мясной кулебяке с пылу, с жару, и подчеревине, копченной на вишне. Под шкалик-другой «сливянчика» еще можно было бы… Он сурово пресек предательские мысли.

— Шкварочек, мастер?

— Благодарю, достаточно. Не пора ли нам перейти к делу?

— Да-да, оно, конечно… — староста с шумом выдохнул. — Я готов.

Выглядел Юрась — краше в гроб кладут.

— Про вас я помню. Отправьте кого-нибудь за другими. Мне нужны потомки свидетелей. Главное, чтоб помнили рассказы пращуров об известном нам событии. Человек пять наберется? Староста наморщил лоб.

— Кжыш Тесля, Маланка Невдалая, Яшик-сукоруб, — он загибал корявые пальцы. — Братья Сычи, ясен заусенец. Ну и Брёшка Хробачиха, куды ж без этой гадюки… Эй, Марек, подь до батьки!

Когда белобрысый Марек, получив подробные инструкции, умчался прочь, малефик наклонился вперед, поймал взгляд старосты — и не отпустил.

— Это хорошо, что мы с вами остались наедине. Вы ведь тоже не забыли, что вам говорил прапрадед?

— Прапрадеда я живым не застал. Прадед рассказывал. А больше — дед.

— Ничего, сойдет. Прямая ниточка, по мужской линии. Три-четыре узелка — пустяки. Распутаю. Сидите, молчите и не бойтесь. Я сделаю ваш рассказ максимально достоверным. Будьте спокойны, чары совершенно безопасные. Вы меня поняли?

Юрась сглотнул, дернув кадыком.

— Ага, мастер. Понял.

— Вот и чудесно. А теперь — ни слова. Начнете говорить, когда я подам знак. Нуте-с, приступим!

Малефик взял старосту за ауру, нащупывая пратеритные нити.

Прислушался.

«Бродяга!..»

Что ж, для начала — неплохо.

— Бродяга! Эй, бродяга!

Нихон обернулся.

— Ну бродяга же!

Мелкий, но бодрый дядя махал ему из-за плетня сразу обеими руками. Со стороны дядя напоминал ветряк. Таких Нихонова бабушка, светлая память старушке, звала «мужичок-свежачок». И утверждала, что они долго не портятся, потому что дальше некуда.