Ольга Онойко - Образ жизни. Страница 2

Гхава смотрела. Творилось интересное.

Желтая неприятность поймала синюю, задушила ее и теперь неопрятно ела, разбрызгивая водянистую лиловую слизь. Кости соперницы она тоже съела, раздробив мелкими, но стальной крепости зубами.

На глазах исчезал ее горб, поднималась голова и пальцы теряли длину. Когда желтая облизала их, окончив трапезу, вместо восьми фаланг на них было пять. Поев, она сразу похорошела телом. От высокого горба осталась только сутулость, кожа натянулась, из-под балахона выглянули тонкие щиколотки.

- А что будет, когда она станет совсем красивая? – спросила Гхава.

- Закуклится и выйдет полуденицей, - демон пожал плечами.

- Почему ты ее не извел?

- Позапрошлой весной целая кладка в камере хранения вылупилась, не углядел, - сумрачно пробурчал дух Ярославского вокзала, – ну и разбрелись, пожрали все, что могли. Уж я за ними гонялся! в поте лица своего, как хомо сапиенс. Со мной даже эти чуть было разговаривать не стали. Все лето мучился, - думал, переловил. Ан хрен.

- А почему ты сейчас ее не задавишь?

- Она сама меня задавит, - нервно сказал демон. – Пускай с ней ангелы разбираются. Это уже не мои дела.

Гхава видела ангела один раз, и он ей не понравился. Она не была чувствительна к красоте, хотя отличала ее от безобразия, а ангельский свет и подавно был ей неведом. Печальноокий лик ангела необъяснимым образом напоминал морду желтой неприятности.

Ангел сидел на чемодане напротив касс и курил “Приму Ностальгию”. В самом деле, бескрылый, он был не ангел, в смысле – не вестник. Одетый в джинсы и белую майку, золотые волосы собрал в хвост и курил; Гхава прошла мимо, и ангел бросил на нее рассеянный взгляд. В глазах его была даже не печаль, а муторная тоска.

- Привет, псина, - сказал ангел и Гхава оскорбилась. Она была ррау и в глазах ее, приглядевшись, можно было увидеть две радужки. Ангел это заметил, но поправляться не стал.

Тут-то Гхава и решила, что он ей не понравился. В зубах она несла говяжью кость, похищенную у шашлычника, но это, в самом деле, был не повод обзывать ее собакой.

Неформальный ангел докурил и точным броском отправил бычок в урну. Из дверей кассы вышли люди. Имен у них не было, у двоих из трех. Третьего, мальчика лет четырех, звали Миша. Его родители, Неприятная Баба и Задрипанный Мужичок, были никакими и не несли имен.

Ангел достал вторую сигарету.

- Идиот, - завопила Неприятная Баба, схватившись за чемодан. Вопила Баба как-то даже без восклицательных знаков – привычно. – Кретин. Что ты здесь вещи оставил, подходи-бери?

- Ну никто ж не взял, - тянул Задрипанный Мужичок.

- Дебильный, - во всеуслышание голосила баба. – Даун. Связалась я с тобой.

- Маманька, - тихо сказал Миша, - а мы скоро поедем?

- Ща, - со злобой ответила Баба. – Ща вскочим и побежим.

- Кому оно надо, тряпье твое, - гундосил Мужичок, - носишься с ним, с ветошью, посмотри на себя…

- Да ты заткнешься наконец, идиот, - не снижая децибел, вывела жена.

Ангел посмотрел на нее, не вставая с Мужичкова чемодана, и выпустил дым через ноздри. Баба еще подышала шумно с претензией, потом успокоилась и стала командовать мужем, который увязывал на себя поклажу.

Наконец, они поделили тюки и пошли. Ангел шагал чуть в стороне, безразличный. Гхаву все это так поразило, что она забыла о своей говяжьей кости и двинулась следом.

Старый мост над путями осыпался кремовой крошкой, от каждой четвертой ступени остался лишь арматурный скелет. Миша спотыкался. Руки для него не нашлось.

- Маманька, я устал, - полушепотом проговорил он наконец.

- Еще один на мою голову, - взревела Баба так, что даже Гхава вздрогнула. – Помолчишь ты хоть пять минут?

Ребенок сжался, но плакать не стал.

Ангел взял его на руки. Это было странно видеть. Миша словно раздвоился: один по-прежнему топал по горячим камням, другой сидел на руках у ангела в джинсах.

Вокзальный демон поглядел на это, вздохнул и подогнал им электричку поновей. Потом, собрав по градусу кондиционерный холод, упаковал его ветром странствий, который ринулся с высоты и освежил пропотевшую под кофтой Бабу. Та чуть смягчилась и ухватила сына за ладошку.

Садясь в поезд, ангел бросил короткий взгляд на вокзальные часы. Демон, угнездившийся над ними на шпиле, дернулся, но взгляд предназначался не ему. Вокзальный дух ссутулился и метко пнул пролетавшую мимо ворону.

В сознании Гхавы все это каким-то образом сплелось воедино: мерзкая пара, затюканный ребенок и нетипичный дух-хранитель. Ей хотелось поинтересоваться у демона подробностями этой истории, но делать этого она не стала.

Дня через два она снова увидела желтую неприятность, которая ела и ела, и становилась все глаже. В этот раз она пожрала целую кладку суматошек, и родители с воем прыгали вокруг нее, дергая за сальный балахон. Впрочем, это не было выражением отчаянного горя. Размножались суматошки стремительно, родства не понимали, и только природа их требовала переживать по любому поводу. Мелкому или крупному - одинаково.

Доев, и, по обыкновению, облизав руки, неприятность огляделась. Чем больше она ела, тем быстрее рос ее аппетит: чуть раньше две-три суматошки повергли бы ее на месяц в сонную сытость, сейчас она даже не почувствовала их… Голод неприятностей, сладкий зуд, более похожий на похоть, снедал ее: ядовито-сиреневые ресницы трепетали, меж них проскальзывали электрические искры, присоски на пальцах безостановочно чмокали. Гхава, завороженная ее омерзительным видом, стояла, оцепенев.

Взгляд демонессы пал на спящего с водки бомжа.

Гхава, учуяв ее желания, задрожала, разрываясь между ужасом и сосущим любопытством. Никогда неприятности не ели людей – их просто убивали до того, как они становились на это способны. По-хорошему твари полагалось быть падальщицей: наслаждаться лишь уже начавшейся болезнью, уже тлеющей ссорой, уже неотвратимой смертью… Но эта вошла в силу, и не было никого рядом, только ррау Гхава, могущая лишь отречься сама.

Неприятность сладострастно потекла к жертве и прильнула.

Пища эта была грубой, но сытной, тяжелой для нее, но необоримо влекущей. Демонесса вползла внутрь человека, устроилась там и стала понемногу пить; пару раз она срыгивала, но упорно продолжала трапезу. Добившись инсульта, она поглотила без остатка суть принадлежавшего ей и довела свое дело до конца.

Оставив труп, она некоторое время стояла с затуманенным взором. Тело ее, теперь идеально прекрасное, и мрачно-влекущее лицо чуть светились светом гнилья. Гхава невольно оскалилась, нарушая обычай нейтралитета, но хищница все равно не заметила.