Алексей Корепанов - Станция Солярис Страница 2

Самой большой бедой было то, что информация эта, по сути, не несла в себе никакой информации. Это была простая регистрация фактов, не более. Совершенно непонятных нам фактов. С таким же успехом (точнее, так же безуспешно) какой-нибудь муравей мог наблюдать за полетом над его муравейником наших ульдеров, не в силах понять, ни что они такое, ни зачем и почему появляются в небе, ни куда они летят. Впрочем, ульдеры, в отличие от соляристических форм, хотя бы имели какие-то постоянные маршруты…

Ульдер, словно уловив, что я подумал о нем, отозвался тем, что немедленно ринулся вниз, на посадку, приближаясь к садам и уютным домам Четвертого Пригорода. А я вдруг поймал себя на том, что за время полета ни разу не вспомнил о Хари, ждущей меня в нашем доме с живой изгородью и скамейкой в саду.

Я чувствовал себя свиньей, и поэтому, быстро шагая от посадочной площадки по тропинке, петлящей среди кустов и деревьев, усиленно думал о Хари. Только о Хари.

В отличие от меня, Хари не была так загружена своей основной работой: две-три экскурсии в неделю по залам городского музея истории быта, где она числилась младшим специалистом, участие в составлении каталогов и описей, иногда – короткие отлучки на места проведения раскопок, куда-нибудь на землю древней Месопотамии или в глубинку Апеннинского «сапога». Я, кстати, всегда удивлялся тому, что эти парни до сих пор еще умудряются что-то находить – по-моему, вся планета уже сотни раз копана-перекопана чуть ли не до самой мантии.

Тем не менее, они копали и находили… чего не скажешь о нас, соляристах… Хотя нет, искать-то нам было нечего, все лежало буквально под носом – а вот объяснить…

Уже почти поравнявшись с первым коттеджем, я спохватился, что думаю совсем не о Хари, и, чертыхнувшись, отогнал назойливые мысли.

Да, Хари не была слишком обременена музейными делами, и именно я сыграл в этом главную роль. То, что мне удалось настоять на своем, я считал большой своей заслугой – мне нужна была жена, которая не пропадала бы, как я, от зари до зари на работе, а встречала меня в доме, меня, страшно умного исследователя, иссушившего за день свои гениальные мозги построением десятка бесплодных гипотез. «Не знаем и не узнаем», – говорили мудрые предки… Так вот, Хари вела все наше нехитрое хозяйство, любила повозиться в саду, а также посидеть в телекомнате – обязательно прямо на полу, подобрав под себя ноги; я не раз заставал ее там именно в таком положении. А еще она посещала какой-то местный женский клуб и, кроме того, довольно часто летала в Висбю проведать своих родителей. Слава Богу, они у нее были живы и здоровы, но нас почти не навещали – что-то не сложились у меня с ними отношения; по-моему, они считали, что я слишком стар дяя нее, и что вообще их единственная дочь могла бы найти и кого-нибудь получше не вылезающего из института горе-исследователя, по уши увязшего в решении проблемы, которая не может быть решена в принципе. «Игнорамус эт игнорабимус»… «Не знаем и не узнаем».

Да, родители Хари были живы, а вот мои… Отец погиб на Солярисе вместе с основоположником соляристики Гезе при взрыве симметриады в том печально известном (впрочем, лишь соляристам) «Извержении Ста Шести» на пересечении сорок второй параллели с восемьдесят девятым меридианом, а мама… Мама пережила его всего лишь на год с небольшим. Она гостила у подруги в Калате, когда там началась резня, устроенная приверженцами очередного мессии с Востока, объявившего священную войну иноверцам.

У Хари было достаточно свободного времени, и она все чаще и настойчивее заводила разговоры о ребенке, но я совершенно не мог представить себя в роли отца. Во всяком случае, пока. Мне вполне хватало Хари. Да и она, на мой взгляд, была еще слишком молода для того, чтобы самой кого-то растить и воспитывать. Я считал, что нам хорошо вдвоем, и не нужен нам никто третий. Мне вполне хватало Хари… И еще того черного, невероятно могущественного исполина, что способен был стабилизировать орбиту планеты, неизвестно каким образом моделируя метрику пространства-времени, того уникального создания то ли Господа, то ли Природы, что игнорирует наше многолетнее присутствие на Солярисе и все наши попытки вступить в контакт, и продолжает оставаться совершенно непостижимым для нас, считающих себя венцами творения. Или именно он и есть венец творения, и именно ради его появления и была создана Вселенная? Или даже ради таких, как он?

Кто знает, сколько еще планет, подобных Солярису, населенных одним-единственным жителем, разбросано по разным галактикам… Именно они, эти жители, и есть истинная, по-настоящему разумная раса Вселенной, ее соль и цель ее создания и существования.

А мы? Кто же мы? Тупиковая ветвь, отбракованный, ни на что не годный материал, обреченный на прозябание и медленное угасание в своем космическом закутке?..

И мы, сорняки мироздания, пытаемся постичь сверхразум, лежащий вне плоскости нашего примитивного мышления, плоскости в буквальном смысле. У нас плоское мышление. Он не выше нас; он – вне. И то, что мы делаем на Солярисе вот уже несколько десятков лет, выглядит гораздо нелепей, чем выглядели бы потуги амебы привлечь внимание гомо сапиенс. Мы двумерны, мы – плоски, а он – в тысячах измерений сразу и просто не замечает и не может заметить нас, ничтожных амеб Вселенной…

– Крис, ты собираешься пройти мимо?

Низкий, чуть насмешливый голос Хари вернул меня к действительности. Я отмахнулся от своих навязчивых видений, подчас не дающих мне покоя даже во сне, и обнаружил, что уже миновал поворот на обсаженную липами аллею, ведущую от дороги к нашему дому, и направляюсь дальше, к пруду, расположенному в низине между нашим садом и садом соседей.

Хари со своей обычной полуулыбкой смотрела на меня из-за неровно подстриженной живой изгороди; приведением этих быстро разрастающихся кустов в порядок занимался я сам, и получалось у меня, кажется, не очень. Я повернул назад и, обогнув кустарник, подошел к Хари. Она стояла возле пышных зарослей желто-красных роз – это были какие-то особые розы, без шипов, предмет ее гордости – и держала в руке маленькие острые садовые ножницы. Легкое светлое платье контрастировало и в тоже время как-то гармонично сочеталось с ее зачесанными назад темными волосами, серые глаза были теплыми от улыбки, и я подумал, что у меня очень красивая жена.

– Привет, дорогая, – сказал я, обнял ее и поцеловал в ямочку возле уголка неплотно сомкнутых губ. А потом в губы.

Она ответила на мой поцелуй, потом легонько оттолкнула меня и, чуть задыхаясь, произнесла с едва заметной укоризной:

– Я старалась, рыхлила землю, а ты затоптал все, как медведь. Неужели так трудно было обойти?