Надя Яр - Эсэсовец (Сон) Страница 2

— Они были уже старые?

Он кивнул.

— Это другое. А «наглой» смерти молодых родственников ты не видел. Я тоже. Смерть не перед глазами теперь, и нам кажется, мы бессмертны… или бессмертие и не нужно. Я спрашивала своих киевских одноклассников и друзей — так и есть. Один сказал, что не хочет жить вечно, другой — что принял бы бессмертие, но не любой ценой, без условий. Он не хотел за это платить, особенно своей свободой. Мои покойные родные тоже не боялись смерти, Герман. Они прожили достойную жизнь свободных людей в великой стране и не привыкли бояться. Я думаю, в нормальных условиях люди не боятся смерти.

— Нормальных?

— В хороших, достойных условиях. Умереть боятся те, кому жизнь сильно недодала. Трудишься, трудишься, света не видишь, не разгибаешь спины, радости мало, а то и вовсе нет — а тут уже и помирать пора. Обидно. Смерть отнимает все шансы когда-либо ещё по-человечески пожить.

Герман промолчал. Он не совсем понимал, почему «хорошая» жизнь больше достойна зваться человеческой, чем «плохая». Это непонимание было, наверно, из тех вещей, что отличали его от обычного человека.

— Я когда-то читала, что в далёком прошлом люди нередко обращались в христианство, услышав о Воскрешении. Они не умели читать и вообще не знали Евангелий, но присягали Христу, узнав только, что Он преодолел смерть. Герман, я думаю, цель нашего Врага — отнять у нас достойную жизнь. Он хочет разрушить всё, что людям удалось себе создать — хорошую еду, высокие зарплаты, медицину, тёплые квартиры, выходные, отпуск… Чтобы мы снова существовали, как тягловой скот, и очень боялись смерти. Тогда, и только тогда люди почтут его за божество и приползут к нему за бессмертием. Соблазнятся обещанием достойной жизни за гробом, потому что не смогут как следует жить на земле. Тогда-то они сделают всё, что скажет Враг, будут принадлежать ему здесь и там, в жизни и после смерти. Жизнь будет — как там у Гоббса? — ужасна, жалка, жестока и коротка, а потом все умрут и попадут прямо в пасть этой твари.

Герман опять кивнул, показывая, что слушает. У него не было мнения насчёт Врага, а господин Арсеньев не отдавал по этому поводу распоряжений. Если бы воевода приказал считать Врага данностью, Герман Граев отталкивался бы от этой данности в своих решениях, но Арсеньев молчал, и Герман не делал выводов. Ему не нужно было составлять мнение о человеке — или нелюди — чтоб в случае необходимости с ним расправиться. В сознании Нади Враг существовал, и Герман считался с этим, как и с любыми странностями подзащитного объекта.

— Я сейчас напишу об этом в ЖЖ, — сказала Надя.

Она сняла с колен сонную кошку, положила её на подушку, вылезла из постели, села за стол и полчаса щёлкала клавишами. Перед отсылкой текста Герман подошёл проверить, что она написала.

— Ты следишь, чтоб я там не ляпнула лишнего?

— Угу.

Он пробежал глазами текст. Неплохо, но до скандальной статьи не дотягивает. Впрочем, лояльные скандального не пишут, они производят негромкий солидный контент, масштабно делающий погоду. Так, в общем, и надо.

— А что я такого могу написать? Что-то, что приведёт сюда Сашу, да? Не беспокойся, я там свой адрес не выдам. И даже район.

— И не нужно. Ты можешь просто описать вид из окна — угол, под которым в комнату падает солнечный луч — упомянуть неполадку в сети — а неполадка была именно в этом районе — и всё.

— Ну уж на это у меня ума хватит… — Но по её голосу было ясно, что о таких вещах она не думала.

— Вот-вот. Ума. — Повернувшись, Герман постучал пальцем по тёмной девичьей макушке. — Мы ж не хотим, чтоб эта миленькая головка скатилась с плеч.

Однако текст был в порядке. Надя произвела в нём косметические изменения и создала новую запись в блоге. Герман смотрел ей через плечо.

Чёрная кошка на белой подушке лежала вокруг хозяйкиной головы, словно живая шапка. Надя уснула, и кошка тоже. Герман включил мультисенсорную маску и просмотрел весь блок, от самого паршивого куста до Надиного подъезда. Облако скрытых камер на несколько минут стало его глазами, ушами, кожей… В округе всё было спокойно и всё живое и неживое там, где ему надлежало быть. Герман связался с внешними постами — на местах — и приглушил маску, чтоб отдохнуть от сенсорной атаки. Он сел на стул у книжной полки, привычно разделил сознание на две части и, продолжая наблюдать окрестности, погрузился в сон.

Его настиг один из дедушкиных снов. Всё было смерть, медленное вмерзание в кровавую каменистую землю, в степь, в растерзанную общую могилу, где смешались обломки людей и кости машин, покрылись пурпурным инеем, ледяною коростой, снегом, а ветер остро дул и резал вой, холодный вой, западный ветер. Он шипел:

Ты только глянь на себя, до чего ты дошёл! я послал тебя на восток, чтобы ты растерзал-и-убил всех этих схизматиков, атеистов, евреев, а ты, слабак, проиграл и сам оказался в земле — труп среди трупов! я на тебя уповал, а ты меня так подвёл!

Герман молчал. Он был нагая жалкая душа, он напрягал все силы — более чем все — пытаясь выбраться из ледяной преисподней, не затеряться в ней, не уплощиться до нуля, а ветер выл и ныл и резал, злобствовал и упрекал. Во всей Вселенной не осталось и капли тепла, вообще ничего, кроме льда, боли, трупа, вмёрзшего в евразийскую степь — и воя, жалоб и злобы проклятой твари. Если бы Герману дано было испытать ужас, это и был бы ужас. Это был ужас. Это было безвременье, но во времени ветер стих. С Твердыни Севера Хозяин бросил взор на раздробленную равнину и гибнущую во льду душу. Герман отчётливо видел его — простоволосого, с трубкой, изувеченная рука, китель — бессмертный облик Могущества, направляющий разум людей и ветров, снегов, отрядов и армий… Над стылой степью взошло великое, жаркое солнце. Проклятая тварь взвизгнула и исчезла, спасаясь от алых лучей. Хозяин смотрел на Германа. В пламенном горне очей не было гнева, прощения, ненависти и боли. То был бездонный колодец червонного жара, свободы, силы, и власти, и славы. Там распахнулись врата Царствия. Жар звал, он позволял войти, и умерзающая душа рванулась, освободилась из вдруг ослабевшего льда и метнулась туда, вниз по колодцу. Вверх. В свет.

— …Герман? Герман?

Ему чудился не то свист, не то вой, не то звонок в дверь, и он сразу глянул туда через маску, но лестничная площадка была пуста. Никого не было и у подъезда, а через долю мгновения Герман и сам осознал, что звук иллюзорен. Рука судорожно сжимала пистолет, автоматически вытащенный во сне. Дуло целилось прямо в окно, в темноту.

— Герман?

За окном тоже не было ни души. Он заставил себя опустить руку. Надя приподнялась в постели и смотрела на него.