Виталий Романов - Шуньци Цзыжань Страница 2

Песочные часы перевернутся — тебе будет страшно. Увидишь тонкую струйку падающего вниз времени. Одна крупинка, еще одна, еще. Тяжелые, будто камни. Огромные серые камни напрасно прожитых дней. Подставь руку. Подставь! Увидишь, как тонкая струйка песка просачивается сквозь ладонь.

Подставь руку… Что за наваждение?

Ответа на вопрос незнакомца не было, а потому я повернулся к холсту. Там жил какой-то странный мир, непохожий на то, что окружало. Яркое, почти слепящее солнце, узкая полупрозрачная лента реки, необычно высокая трава, диковинные цветы.

Я засмеялся.

— Без сомнения, картина выполнена с натуры, — махнул рукой в сторону поросшего ряской пруда, острова, на который много лет не ступала нога человека. — Вы реалист!

— Шуньци цзыжань, — вместо ответа произнес художник.

И прикрыл глаза. Я догадался, что перестал его интересовать.

— Что? Что вы сказали?

— Шуньци цзыжань, — терпеливо, словно разговаривал с ребенком, повторил он. — Единение с природой. В смысле, движение вместе с ней. Подросток из училища рисует с натуры, мастер переносит на холст то, что внутри. Создает новое.

Я замешкался, не сразу нашел ответ.

— Постойте… Постойте, но зачем тогда нужен старый парк? Эта полутемная тропка? Пруд, заросший тиной?

Художник чуть приподнял подбородок. Показалось — его взгляд устремлен в небо. Но я точно знал, я видел — глаза закрыты, он не мог видеть даже низкий свод деревьев, не мог видеть серые тучи, нависшие над кронами.

— Ключ, — пробормотал он.

— Ключ?

— Чтобы пройти через дверь в себе — нужен ключ. Единение с природой.

Художник умолк, между нами выросла невидимая прозрачная стена. Для него не существовало собеседника, не существовало города с извечной суетой и глупыми обязанностями, необходимостью изо дня в день двигаться одной и той же предписанной дорогой.

Кем предписанной? Нами самими? Придумываем правила. Чтобы потом мучиться в плену, пытаясь вырваться из оков, которые на себя навесили…

Я позавидовал художнику, он мог часами стоять у холста, пытаясь раствориться, исчезнуть в другом измерении, недоступном людям.

Не этим ли занимался я сам, изо дня в день приходя в старый парк? Горячая кровь прилила к щекам. Я посмотрел на незнакомца, вслед за ним прикрыл глаза…

Змея-река лениво ползла среди камней, осторожно ощупывала их, время от времени натыкалась на преграды, закручивалась в водовороты.

И вдруг стало понятно, чего нет на рисунке.

— Дерева! Здесь не хватает дерева! — крикнул я. — Вот тут, у самой воды.

Тогда, накануне, художник не ответил, не поднял век. Лишь едва заметная усмешка тронула обветренные губы…

Но сегодня, в третий день осени, мольберт с укрепленной картиной вновь стоял на моей тропинке. Почему-то я был уверен, что — несмотря на дождь — встречу его, в третий раз подряд. Увижу теплый шарф, закинутый через плечо на спину. Истрепанные, будто пожеванные щенком ботинки. Старую сумку чуть в стороне, сумку, из которой торчит верхушка термоса. Рядом с ним, готов поклясться, лежит пакет с бутербродами. Все стереотипно и пошло. Таких непризнанных гениев — сотни вокруг. С трудом наскребающих на кусок хлеба, но твердо убежденных в собственной гениальности, которую окружающие не оценили по достоинству.

На тропинке не было художника. Лишь тренога с укрепленной картиной. Почти законченной картиной, и на ней — возле прозрачной неспешной реки — красовалось невысокое раскидистое дерево. Именно такое, какое вчера нарисовало мне воображение.

Это было удивительно.

— Дерево… — я замер.

Как он смог увидеть то, что было внутри другого человека?

Никто не ответил. Почудилось — дерево качает ветвями, словно бы легкий ветерок, запутавшийся в кроне, пытается выбраться из листьев… Так где существовал мир, который отразил на холсте незнакомец? Внутри?

— Эй! — неуверенно позвал я. — Что случилось? Где вы? Не утопились часом, от горя?

И вновь — только монотонный шелест дождя…

Силою мысли дотянулся до звезды. Обжег пальцы. Больно.

Кисть, смоченная в коричневой краске, лежала на подставке. Никогда не умел рисовать, с детства — со школы — стабильно получая двойки и тройки, что по рисованию, что по черчению. Я не разбирался в красках и тюбиках, тонах, полутонах и цветах, но, стоя возле почти ожившей картины, понимал — не хватает только одного штриха. Одного мазка, и можно было б считать картину законченной. Я огляделся по сторонам, взял кисть и аккуратно прикоснулся к холсту.

По утрам меня будит теплое солнце, всегда чувствую его легкие прикосновения, как только светило приподнимается над горизонтом. Здесь не бывает дождей, не помню ни одного дня, когда б по небу бежали тучи. Здесь всегда светло и солнечно, так, как рисовал художник.

Куда он исчез? Пока не смог отгадать. Иногда кажется — он стал ветром. Это бывает в те мгновения, когда поток воздуха проходит сквозь крону, теребит листья. Я вижу падающие на ладонь песчинки времени и легкую усмешку художника.

Слабый ветерок набегает откуда-то издали, лохматит крону, шелестит листьями, но я давно привык не обращать на него внимания. Мне нравится стоять над неширокой прозрачной рекой, наклонившись к воде. Вглядываться в песчаное дно, роняя вниз листья.

Иногда я пытаюсь разговаривать с рекой, потому что думаю — художник стал ею. Вода не отвечает мне, хотя в быстрых водоворотах улавливаю смутные очертания бородатого человека, с кистью в приподнятой руке. Художнику не нужны разговоры с кем бы то ни было, он ищет свое. Находит ли? Не знаю ответа.

Временами ветер усиливается, он поднимает рябь на воде, скрывая знакомый силуэт. Даже раскачивает меня из стороны в сторону, словно призывая обратить внимание на стоящую чуть поодаль треногу с укрепленным холстом.

На рисунке — уголок старого парка, заросший тиной пруд, остров, покрытый кустарником. Вдали, сквозь деревья, видна улица, скользят куда-то машины, торопятся по делам люди.

Картина то и дело меняется — в другом мире идет дождь. Мне бывает интересно смотреть туда. После ко мне приходят сны, то странные, то удивительные.

Каменные стены, мостовые становятся призрачными, зыбкими, меняют очертания. От этого начинает кружиться голова, закрываю глаза, а когда открываю вновь — мы на бесконечной дороге. Я и художник. Он тянется ко мне кистью, тогда понимаю — все обман.

Рядом со мной нет человека. Есть проводник, дверь. Есть город, волей которого вокруг становится все больше деревьев. Цветов. Камней. И серой дорожной пыли. Об этом не хочется думать.

Иногда приходят другие сны. Будто бы стою у большого окна, гляжу сверху на мокрый асфальт, жду чего-то невероятного, встречи с волшебником. Перемен. Неведомого. Отдыха от суеты. Предчувствие сказки наполняет меня, делает существование радостным, ожидание — томительным, но счастливым. Чудится: выбегаю навстречу, раскинув руки, подставив ладони дождю…