Олег Верещагин - Не остаться одному Страница 20

С тех пор ее видели во многих местах. Она всегда одинока. И немного найдется тех, кого так же боятся урса…

Певец давно вернулся на свое место, и пир вновь забушевал (иначе не скажешь), а я все сидел на своем месте, глядя в одну точку – в огонь. И не сразу понял, что Хаахти обращается ко мне:

– А ты не хочешь спеть?

– Я? – вопрос застал меня врасплох. Все одобрительно загудели. – Вы хотите, чтобы я спел? – Когда все снова закивали и загалдели, я растерянно пожал плечами и, взяв протянутое кантеле, поставил его на колено. Попробовал – это немного походило на «инструмент» Игорька Басаргина. Я устроил кантеле удобней. Левой рукой – сгибом указательного пальца – потер губы. – Я буду петь по-русски. Это песня одного нашего автора. Очень хорошего автора…[2] Я только не очень хорошо играю… и пою.

С этими весьма обнадеживающими словами я положил пальцы на струны.

– Мой конь притомился, стоптались мои башмаки…Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры.– Вдоль красной реки, моя радость, вдоль красной реки,До синей горы, моя радость, до синей горы.– А где те гора и река? Притомился мой конь…Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда?– На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда.– А где ж этот яркий огонь? Почему не горит?Сто лет подпираю я небо ночное плечом…– Фонарщик был должен зажечь, да, наверное, спит,Фонарщик-то спит, моя радость… А я ни при чем……И снова он едет один без дороги во тьму.Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам?..– Ты что потерял, моя радость?! – кричу я ему.И он отвечает: «Ах, если б я знал это сам…»

Ветер улегся. Земля стала железной – грязь схватило моментально, того и гляди – ноги поломаешь. Мороз ахнул моментально – и немаленький.

Я сидел над пещерой и дышал, откусывая зубами ледяной воздух. Мне было холодно, но я упрямо дышал и не двигался.

Больше всего хотелось плакать. Но это у меня давно не получалось. То ли я себя приучил, то ли мир вокруг приучил меня. А вот сейчас и надо бы, и хочется, а не выходит…

Я достал наган, очищенный за вечер от сала. С журчанием покрутил барабан и начал снаряжать его патронами. Над горами страшно, немигающее горел глаз Венеры.

Хаахти подошел неслышно. Набросил мне на плечи пушистый меховой плащ и сел рядом.

– Я догадался – песня о тебе, – сказал финн.

Я убрал револьвер, застегнул теплую и упругую от новой смазки застежку:

– Обо мне. О нас. Только она неточная. Урса было не сто, а всего четырнадцать. И я не погиб. Те, которые пришли потом, взяли меня в плен и отдали в рабство… А я, кажется, знаю тебя. Ты – тот самый финн, который попал сюда в начале века?

– Да. – Хаахти кивнул. – Кто тебе рассказал обо мне?

– Йенс Круммер, – ответил я. – Помнишь такого?

– А, немец… Встречались. Он еще жив?

– В августе был жив, сейчас – не знаю… Послушай, ты прожил тут почти век. Скорей всего – не прятался по болотам и лесам. Так, может быть, ты мне скажешь наконец, какой во всем этом смысл?!

Очевидно, эти слова у меня вырвались со злостью. Хаахти хмыкнул, достав финку из-за сапога, начал подбрасывать ее на ладони.

– Ты знаешь о Городе Света?! – так же зло задал я еще один вопрос.

Финн нехотя кивнул:

– Да знаю я… Был там и бежал… А ты думал, тебе одному повезло?.. Ну – Город Света, ну и что? Думаешь, арабы всем заправляют? По-моему, они как крысы, которые живут в брошенном людьми доме…

– А ты знаешь, что отсюда можно вернуться домой? – задал я новый вопрос. Хаахти кивнул. – А знаешь – как? – спросил я еще. Хаахти вновь наклонил голову; его молчаливость стала меня бесить. – А знаешь, что твоя Финляндия давным-давно не отсталая губерния России, а очень даже высокоразвитая страна? – Финн кивнул опять. – И считаешь, что за сто лет не заслужил права вернуться?

– О чем ты говоришь? – Хаахти погладил ладонью рукоять своего палаша, сделанную (я только теперь заметил) в виде двуглавого орла. – Разве такое возвращение – заслуга? Это смертная казнь длиною в жизнь. Если, конечно, у тебя есть совесть… У тебя она, кажется, есть. Только не уходи сейчас. В горах везде лед, это опасно. Утром девчонки тебя соберут в дорогу.

Я не удивился этим словам. Странно – еще секунду назад я не собирался никуда уходить. На самом деле не собирался. И вдруг это стало само собой разумеющимся. Похоже, Хаахти просто высказал то, на что я уже давно решился подсознательно.

– Я оставлю Кристо, – ответил я. – Похоже, ему понравилась одна из ваших девчонок.

– Пусть остается, – кивнул Хаахти, – конечно. А теперь вставай. Тут холодно.

Я поднялся, одной рукой придерживая на груди плащ. Хаахти тоже встал.

– Послушай… – Я повернулся к нему и встретился глазами с его взглядом. – Неужели тебе никогда не хотелось сломать эту клетку?

– Хотелось, – спокойно подтвердил финн. – Хочется. Только я не знаю – как.

Кристо проводил меня до морского берега, дальше, чем все остальные. Утром, когда Хаахти сказал, что я ухожу, он тоже начал было собираться, но как-то замедленно, а я поймал отчаянный взгляд, которым Кристо обменялся с той девчонкой (ее звали Вильма ван Клейхен), – и понял, что не ошибся. Такое бывает – «с первого взгляда». И я был рад, что так получилось у Кристо. Это поможет ему окончательно преодолеть память о страшном и унизительном рабстве.

Когда я объявил о своем решении, Кристо не смог даже сдержать радость. Но сейчас как-то угас, молчал всю дорогу и то и дело шмыгал носом.

– Все. Дальше не надо. – Я остановился.

Кристо покорно встал тоже. И вдруг сказал, наклонившись и подобрав гальку:

– Я пойду с тобой. Так нельзя.

Чего-то подобного я ожидал, поэтому ответил спокойно:

– Сам пойдешь со мной, а сердце оставишь здесь? Не лучший вариант… Нет уж, Кристо. Оставайся здесь сам. Рядом со своим сердцем. Они хорошие ребята, и тебе будет с ними хорошо тоже.

– А ты?! – вырвалось у него.

Я пожал плечами:

– А я найду своих.

– А если… – начал Кристо, но я покачал головой:

– «Если» – это не для меня. Может быть, мы когда-нибудь еще встретимся, Кристо.

Он неожиданно обнял меня. Кристо был немного ниже ростом и уткнулся виском мне в подбородок, шепча:

– Я никогда… никогда не забуду, что ты для меня сделал… прости меня, что я… остаюсь…

Я отстранил его и улыбнулся. По щекам грека сползали блестящие дорожки слез. Но, увидев мою улыбку, он тоже улыбнулся дрожащими губами.

– Ну вот. Говорить друг другу «до свиданья» надо именно так. С улыбкой.

Я повернулся и пошел вдоль берега…