Маргит Сандему - Весеннее жертвоприношение Страница 20

— Но это ведь тебе не поможет? Как ты проникнешь в него?

— А мы с тобой разве однажды не пробирались туда?

— Через крышу? Вместе с ними? Ты что, сошел с ума? В таком случае я отказываюсь!

— А я и не думал брать тебя с собой.

— Не думал? — она снова стала агрессивной.

— Хорошо. Сам я и не думаю еще раз забираться на крышу. Покажу лишь им дорогу.

— Превосходно! А они… Они не могут проникать через стены, замочные скважины, тогда им твоя помощь не потребуется?

— Кое-кто, возможно, обладает такой способностью, я точно не знаю. Но не все. Кроме того, они должны получить мое разрешение проникнуть в Гростенсхольм.

— Почему?

— Потому, мой дружочек, что кто-то из нашего рода в свое время наложил колдовские формулы на Гростенсхольм, Липовую аллею и Элистранд, так что ни одно такое существо не может поселиться там. Говорят, это сделал Ульвхедин в молодости. Но потом, как тебе известно, он раскаялся и позволил Ингрид на время поселить серых там. Но они находились там, пока он был жив. Поэтому они должны получить мое разрешение.

Винга задумалась.

— А Элистранд будет свободен от них?

— Да. Никто из них туда не пойдет.

Она глубоко вздохнула от облегчения. Прекрасно. В этом Хейке должен быть согласен с ней.

Поскольку луна уже скрылась за горизонтом, в темноте леса идти стало почти невозможно. Они брели ощупью, спотыкались, и Винге пришла малоприятная мысль, что толпа за ними хохочет от удовольствия, наблюдая, как мучаются живые существа.

Сама же она готова была заплакать.

Наконец, они вышли из леса на равнину! На какое-то мгновение ее охватил страх: не заблудились ли и не будут ли бродить целую вечность с толпой духов, наступающей на пятки. Но от них трудно уйти, спускаясь с этой горы. Единственное, что им необходимо было сделать — это добраться до равнины. Они этого добились.

Хейке был изнурен. Несколько раз она была вынуждена удерживать его от падения на их пути по откосу. Но сейчас он выпрямился и разговаривал мужественным голосом с теми, кто преследовал их.

Первый раз Винга осмелилась посмотреть назад. Но было так темно, что она увидела лишь, да, именно лишь, тени. И поэтому она сейчас была внутренне благодарна. Она не верила, что сможет осмелиться на большее этой ночью. Да и в другой раз тоже. Чувствовала себя смертельно усталой, на пределе истерики.

Хейке приказал им оставаться здесь, точно на этом месте, и ждать наступления полуночи следующих суток. Что они будут делать в это время — несущественно, это его не касается. Потом он отведет их в Гростенсхольм, как обещал.

Он повысил голос и положил руку на плечо Винги.

— Ее не смейте трогать. Она моя! Вы поняли? Я видел, что вы охотились за ней сегодня ночью. Этого больше быть не должно! Оставьте ее в покое, и вы получите гораздо большую и лучшую жертву!

Хорошо, что ни Хейке, ни они не могли видеть выражения ее лица в этот момент.

Потом Хейке попрощался с ними и пообещал, что они проживут в Гростенсхольме определенное время после прихода туда. Судя по тихому вздоху и чувству удовлетворения, которое передалось Винге, они были очень довольны этим.

«Некоторое время — да», — подумала она. Однако Гростенсхольм не должен превратиться в замок привидений! На все будущее время. Но этого не будет, они ведь покинут имение со смертью хозяина, если не раньше.

Винга почувствовала, как кольнуло ее сердце. Она не хочет, чтобы Хейке умирал. Никогда! Как она сможет жить на земле без того, кто для нее является самой жизнью!

Так думает только очень юный человек, не способный принять смерть — чужую и особенно свою.

Хейке взял ее за руку, и они направились в Элистранд. Он намеревался оказать ей помощь и поддержку, а в действительности все было наоборот — ее рука служила ему опорой. Как он смог двигаться, для нее оставалось загадкой. Он должен был обладать огромной силой воли.

Истерика, давно накапливавшаяся в ней, сейчас вырвалась наружу. Она начала безудержно хихикать, вынуждена была прикрывать рот рукой, чтобы не обидеть тех, кто может быть еще слышит ее — серую толпу, оставшихся сзади на опушке леса.

— Винга! Что с тобой?

— Ох, Хейке! Я почти не могла быть серьезной там, когда ты сказал: «Оставьте ее в покое! После для вас будет другой крупнее и жирнее нас», и я готова была рассмеяться.

— Я действительно так сказал? — переспросил Хейке и она почувствовала, что он улыбнулся.

— А ведь правда сказал!

И непроизвольно они оба засмеялись приглушенным смехом. Но он звучал нервно, беспомощно, испуганно.

На равнину они вышли не совсем точно, и до небольшой дороги им пришлось пробираться по глинистым пашням. Но у них не было ни времени, ни сил идти в обход, скорее бы добраться до дома.

Поскольку сейчас Хейке уже не нужно было пытаться производить впечатление на серый народец, он почти падал от усталости. Винга, сама до предела измученная, всю дорогу до дому вынуждена была поддерживать его. Но она испытывала чудесное чувство оттого, что приносит пользу и помогала ему с огромной охотой. Вид у Хейке был такой жалкий, что она боялась за его жизнь. Все эти яды, не говоря уже о других помоях, которые могли его погубить!

Они несколько ожили, оказавшись во дворе, и быстро побежали к дверям. Небо на востоке уже начало алеть. Но в доме прислуги все еще продолжали спать. Сипло со скрипом прокукарекал ранний петух. Винга прошептала: «Заткнись» и, наконец, открыла дверь, в которую они почти упали.

Она тут же забрала Хейке с собой в большую спальню. Попросила его раздеться, пока она приготовит воду и противоядия. Хейке не отвечал.

Он навзничь свалился на двуспальную кровать Вемунда и Элизабет и лежал там на краю, скрючившись, прижав руки к месту, где испытывал боль.

Винга лихорадочно побежала на кухню, развела огонь в очаге, и поставила на него небольшой чан с водой. Она согрела немного молока и снова поспешила наверх.

Хейке продолжал лежать в той же позе, не спал от болей. Пытался снять с себя обувь и одежду, но это удалось ему лишь наполовину.

Винга помогла ему раздеться до конца.

— Вот, выпей горячего молока, выпей! Нет, оно не кипяченое, все глупые мальчишки и мужчины ненавидят кипяченое молоко. Пей, пока оно теплое, тепло необходимо твоему продрогшему телу.

Руки его тряслись так сильно, что ей пришлось помогать держать кружку. Сейчас в безжалостном утреннем свете он выглядел хуже, чем когда-либо. Словно от него остались лишь одни руины.

— Ты можешь встать на ноги? Надо смыть с тебя всю кровь. Бог знает, что может случиться, если ты будешь разгуливать с этим воинственным украшением, можешь привлечь к себе кого угодно, но не меня, мне эта грязь не нужна.