Александр Бушков - Колдунья-беглянка Страница 20

– Ваше величество… – только и пролепетал ротмистр, растерявший все молодечество. – Ваше неожиданное появление… Я и подумать не смел…

– Как стоишь? – зловеще прошипел «император».

Ротмистр торопливо вытянулся во фрунт, пробормотал:

– Такая неожиданность…

– По-моему, гораздо большая неожиданность – это то, что ты, Темиров, оказался впутанным в заговор, – веско, с расстановкой, раскатистым голосом произнес «император». – Связался с этой сволочью… Ты меня разочаровал, Темиров, крайне разочаровал. Я всегда был к тебе благосклонен, а ты вот чем отплатил…

– Ваше…

– Молчать! – последовал гневный окрик. – Хорош, чего уж там… Ну, что молчишь? Рассказывай, мерзавец, что вы намеревались делать после моего убийства. Живо! У меня нет времени с тобой возиться, кто-нибудь из твоих сообщников может оказаться и словоохотливее… Будешь искренен в раскаянии, быть может, самого худшего и избежишь…

– Ваше величество… Бес попутал…

– Твоих «бесов» я знаю поименно: Вязинский, Кестель, бон Бок…

– Помилосердствуйте…

На бравого лейб-гусара жалко и стыдно было смотреть: он побледнел, как смерть, отчего роскошные кудри, усы и бачки казались неправдоподобно черными, ослепительно-черными, если только уместно такое выражение. Ему и в голову не пришло подвергнуть сомнению и все происходящее, и личность императора – то, что раньше оборачивалось против Ольги (сиречь незнакомство большинства людей с колдовством и их прогрессивное неверие в таковое) – теперь служило к ее выгоде…

– Ну?!

– После случившегося кавалергарды должны были арестовать императорскую фамилию… та часть кавалергардов, что примкнула к заговору, под предводительством Балмашева… Полковник Кестель должен выдвинуться со своим полком в Петербург, разыскать по квартирам и присутственным местам сенаторов, собрать их и обрисовать ситуацию, дабы они утвердили манифест о пресечении династии и временно образованном правительстве с камергером Вязинским во главе… Часть лейб-гвардии егерского…

Он говорил, захлебываясь, сыпля фамилиями и подробностями. Когда фамилии стали третьестепенными, а подробности – чересчур мелкими, Ольга решительно его прервала:

– Достаточно. Хорош, голубчик… Пресечение династии, говоришь? Хорош… Ну что же, ступай к своему эскадрону и веди себя так, словно ничего не произошло… а я подумаю потом, что с тобой делать и заслуживаешь ли ты снисхождения… Ну, что стоишь? Марш!

– Государь, это было трагическое… роковое заблуждение… Моя преданность фамилии и лично…

– Марш!

Ольга ухватила ошеломленного ротмистра за расшитый жестким золотым сутажом ворот доломана – на сей раз без всякой магии, своею собственной рукой – и враз вытолкала из палатки, что было совсем не трудно: ротмистр, совершенно ошалевший, превратился в подобие безвольной ватной куклы. Оказавшись снаружи, он бросил назад полубессознательный, затуманенный взгляд. И нигде не увидел императора – а стоявший неподалеку с непроницаемым лицом корнет-белавинец и до того был чересчур уж малой пташкой, чтобы обращать на него внимание, а уж теперь, когда Темиров пребывал в совершеннейшем помрачении чувств, и подавно…

Ротмистр закатил глаза, тихо охнул и осел на подогнувшихся ногах, лишившись сознания. К нему бросились со всех сторон, на Ольгу никто не обращал внимания, и она, забрав поводья у коновода, вскочила в седло и рысью направилась к возвышенности, на которую уже поднималась блестящая кавалькада: яркие эполеты, высокие султаны из перьев на генеральских треугольных шляпах, разноцветье орденских лент, обилие разнообразнейших звезд, крестов и медалей…

Вдали, в поле – Ольга видела краем глаза – уже перестраивались пехотные колонны, развевались знамена, доносился четкий, размеренный барабанный бой, неподвижно застыли желонеры с яркими разноцветными вымпелами на штыках, солнечные лучи играли на стволах ружей и металлических деталях амуниции, начищенных до неправдоподобного блеска. Войска начинали выдвигаться на исходные позиции в ожидании сигнала.

Увидев знакомые мундиры, Ольга вспомнила: «Когда пойдут преображенцы…» и похолодела.

Преображенцы двинулись!

А это означало, что времени не осталось вовсе…

Ольга ударила Бедуина плетью, и горячий жеребчик рванул вперед, как стрела. Кто-то – судя по эполетам и мундиру, чин немалый – бросился ей наперерез, размахивая кулаком и крича что-то злое с перекошенным лицом: ну конечно, появление простого корнета в неположенном месте было событием чрезвычайным и решительно недопустимым… Ольга, сжав губы, пригнулась к шее коня и понеслась дальше, уже не пытаясь отводить глаза людям в раззолоченных мундирах, бросавшимся ей наперерез…

До возвышенности, где расположился государь со свитой – они уже спешились! – было еще далеко. Ольга яростно взмахнула плетью, пришпорила гнедого, и он пошел полным карьером, едва не сшибив грудью очередного бдительного цербера при пышных эполетах, с Владимирской лентой через плечо…

Ольга, не отрываясь, смотрела вперед. Коноводы уже свели коней с возвышенности, император и свита расположились полукругом, наблюдая за марширующими колоннами – преображенцы шли! – гнедой мчался, разбрасывая пену, земля с травой комьями летели из-под копыт, и Ольга боялась не успеть…

Грохот копыт, чьи-то крики по сторонам… Она уже различала лица. Император, как и следовало ожидать, стоял впереди всех на некоторой дистанции, а прочие теснились в почтительном отдалении в выжидательных позах почтения и готовности…

Из-за спины императора внезапно выдвинулся знакомый ей человек в мундире с флигель-адъютантскими аксельбантами и, выбросив руку из-за отворота мундира, замахнулся… Остро, ярко, ослепительно сверкнула сталь – солнце отразилось от длинного лезвия. Кто-то из свиты закричал жалобно, тоненько, как подраненный заяц, но все оторопели настолько, что не могли и шелохнуться. Послышался другой крик, громкий, уверенный:

– Смерть тирану!

Ольга обрушилась на Вистенгофа с седла, упав ему на плечи, сшибла с ног, и оба кубарем покатились по земле. В растерянности и волнении Ольга забыла обо всех своих умениях, вцепилась в руку с кинжалом, прижимая ее к земле, не видя ничего вокруг, кроме хищного сверкающего лезвия, и, помня слова камергера об отраве, боялась о него невзначай порезаться. Вистенгоф, опомнившись, боролся изо всех сил, Ольга не могла с ним справиться, он ее почти стряхнул, пытаясь подняться…

И вдруг все переменилось. Сразу несколько человек в мундирах, отталкивая друг друга, навалились на Вистенгофа, выворачивая ему руки, вцепились в него, как меделянские псы в медведя, чей-то жесткий эполет пребольно оцарапал Ольге щеку, а потом ее оттеснили от покушавшегося, подняли, помогли встать на ноги, и кто-то, все еще задыхаясь в азарте, пробасил, успокаивая: