Валерий Елманов - Перстень Царя Соломона Страница 20

– А ты как мыслишь, старшой? Кого из твоих молодцов уважить, чей нож принять?

Тот вновь похрюкал-похрюкал и ткнул пальцем в первый, который мне дал парень с серьгой.

– Этот,- говорит.

Юный парнишка весь вспыхнул, зарделся, как кумач, видать, стало обидно.

– Мой,- кричит, а сам чуть не плачет от расстройства,- ничем не хуже! Я его вечор, яко дядька Софрон сказал, о камень…

– По старшинству,- оборвал его главный бармалей.

«Иди ты! – думаю.- Это ты у нас, значит, еще и дипломат. Не стал мальчишкину заточку хаять, сделикатничал. Выходит, не так уж ты и прост, дядя, и в голове твоей бегает не пара шариков, а куда больше. Ладно. Учтем».

А сам протягиваю парню нож и тоже успокаиваю, свои три копейки вставить норовлю:

– Мне он тоже по нраву пришелся, но, коль уж старшой свое слово сказал, грех не прислушаться. Да ты не горюй,- утешаю,- Целее будет. Успеешь еще в деле его применить. Тебя, милый, как звать-величать-то?

– Андрюхой поп нарек, в честь апостола Андрея Первозванного, кой Русь крестил,- шмыгнул тот покрасневшим носом.- Потому и прозвали Апостолом. Видно было, что прозвище не совсем ему по душе. «Вот и еще одна зацепочка,- думаю.- Сейчас мы тебя за нее дернем».

– И имечко у тебя славное,- киваю,- И прозвище хорошее. Доброе. Таким прозвищем гордиться надо. Апостолы, они одесную у Христа сидят на облаке небесном, они…

Языком трепать – не мешки ворочать. Это я с детства хорошо умел, ну а дальше – больше. Не молчать же, когда тебя в школе к доске вызывают, а ты ни бум-бум. Вот и изворачиваешься всяко. Да и в институте, когда сессия. Там, конечно, приходилось тяжелее. Металлургия – наука из точных. Тем не менее я как-то ухитрился на экзамене по сопромату – мерзкая штука, я вам доложу,- получить тройку, не приведя ни единой формулы, которые от меня требовались. Нет, какие-то в моем ответе присутствовали – из числа тех, что помнил, но они к вопросам в билете имели такое же отношение, как заяц к стоп-сигналу. Для этого пришлось вначале увести свой рассказ в нужную сторону, к ним поближе, а уж потом выдавать на-гора скудные познания. И ведь сошло, хотя принимал сам замзав кафедрой. Он, конечно, меня раскусил чуть ли не сразу, но тройку все-таки поставил.

– Не за знания,- пояснил он мне,- Там единица. За находчивость же – пять. Слагаем все, делим на два и по совокупности получаем три балла.

Вот так вот.

К тому же не зря мне Валерка подсунул Библию. Ветхий Завет, как очень длинный, он конспективно пересказал своими словами, но Екклезиаста – и правда классно написано – заставил прочитать от корки до корки, а также Книги Премудрости Соломона и Премудрости Иисуса, сына Сирахова. Что до последней, то я вообще поначалу думал, что это поучения именно того, кого впоследствии распяли, и весьма удивился, узнав от Валерки, что он никакого отношения к крещениям, воскресениям, апостолам и христианству не имеет. Рассказываю это, чтоб стало понятно, до чего я был невежественен во всех этих религиозных вещах. Пришлось одолеть и Евангелия вместе с Деяниями апостолов. В голове не гак много отложилось – уж очень большой объем, но Валерка сразу подкинул мудрый совет:

– Все притчи тебе не запомнить, да оно и ни к чему. Ты, главное, пойми их принцип, чтобы при случае состряпать собственную, но в той же тональности.

Вот этим его советом я сейчас и пользовался, выжимая из него максимум возможного. И неплохо получалось. Пока трепался, народ безмолвствовал, прямо как у Пушкина, а главный бармалей вообще настолько забылся, что даже перестал сглатывать слюну, которая у него дотекла чуть ли не до самого края бороды. Даже после того, как перестал говорить, и то две-три минуты все еще молчали. Потом только бородач, издав свое хр-р – это у него, как я понял, неизменное перед любой фразой, типа призыва: «Слушайте все!»,- уважительно заметил:

– Ты, человече, никак из духовных будешь? – А сам так и сверлит своим черным глазом в ожидании ответа.

– Неужто по одеже не видно? – спрашиваю.- Было дело, решил я податься в православный монастырь, что на Новом Афоне, после того как беды на меня навалились, да такие, о коих и поныне рассказывать невмочь – доселе сердце кровью обливается.

Последнее я произнес, потому что еще не придумал, что за страсти-напасти меня одолели. Первоначальная версия, разработанная совместно с Валеркой, тут не годилась, а лепить на ходу новую – чревато. Но на жалость надавить все равно надо, потому как если у тебя все хорошо, то другому от одного этого может стать плохо. Зато если расскажешь о парочке бед – откуда ни возьмись появятся и сочувствие, и участие, и расположение к собеседнику.

– Но мирские, соблазны оказались сильнее, опять же и жизнь монашеская, ежели на нее посмотреть с близи, тож грехами наполнена.- Это уже пошла в ход легкая дозированная критика поведения духовенства – разбойники их обязательно должны хоть немного недолюбливать.

И точно. Не успел я это произнести, как корявый тут же одобрительно крякнул, заметив главному бармалею:

– А я что завсегда вам рек? Это токмо с виду они – отцы святые, а в души заглянуть – от грехов черным-черны. Ты поведай им, поведай, чего они творят втихомолку.- Это он уже мне.

Я бы, конечно, рассказал, тем более что монашеские грехи примерно знаю, ничего особенного – пьянство, разврат, ну и еще, как специфика, мужеложство. Но смаковать мне почему-то не захотелось, к тому же больно уж чумазый этого жаждал. Знаете, бывают такие люди. Не иначе как он и сам был одним из первых во всех этих «забавах», да перегнул палку – выгнали. Вот теперь и злобствует на оставшихся, дескать, все мы одним миром мазаны, только меня застукали с поличным, а до остальных еще не добрались. То-то я гляжу, что у него верхнее тряпье на плечах очень сильно смахивает на остатки рясы. Эдакое последнее воспоминание о счастливой поре сплошного безделья. Разумеется, если только он не содрал ее потом, уже по разбойному делу, с какого-нибудь монаха.

Словом, от детального обсуждения монашеских бесчинств я вежливо уклонился, кротко заметив, что один бог без греха и вообще не пора бы нам приняться за трапезу, ибо соловья баснями не кормят.

Изголодавшийся народец сразу дружно загалдел, а я за солдатскую фляжку. Мол, как насчет по маленькой? Спросил так, для приличия – когда бы русский человек отказывался пить, если он, разумеется, не болен, причем смертельно. Да и то иному перед смертью напиться, что свечу перед иконой поставить – услада сердцу и благость душе. А уж чтобы русский разбойник отказался от выпивки – такого и в сказках не отыскать. Надо иметь слишком буйную фантазию, чтобы придумать эдакое.

Чарка у меня, к сожалению, была одна, причем самая простая – стеклянный стакан, но для не избалованных роскошью бармалеев шестнадцатого века, судя по их восхищенным взглядам, он выглядел под стать золотой царской чаше.