Федор Чешко - Урман Страница 20

Впрочем, эта глупость может оказаться на пользу.

Кудеслав отлепился от двуохватного древесного ствола, за которым хоронился, и торопливо заскользил вниз по склону. О бесшумности шага можно было особо не заботиться (теперь-то ветер не одному людоеду на пользу); лишь бы остаться незамеченным и для залегшего в кустах чудища, и для Векши…

Ну, так и есть! Тихий перехваченный окрик:

— Э-гей!

Вертит головой, вслушивается в гудение шатаемой ветром чащи. И снова — чуть громче, прерывисто (кажется, даже слыхать дробное пристукивание зубов):

— Эгей, где ты?

Ну, все: Кудеслав добрался до нужного места. Теперь он ничего уже так не хотел, как чтоб людоед расслышал наконец Векшины призывы. Лишь бы только невольная приманка с перепугу не испустила дух… Ничего, авось обойдется — боги добры к полоумным.

— Эгей! Ты живой еще? Отзовись!

Отозвался.

Только не Кудеслав.

С оглушительным ревом выломилось из кустов вздыбленное мохнатое чудище. Только теперь, при свете занимающегося утра, Мечник до конца осознал, с чем ему пришлось иметь дело. Непомерный даже для вздыбленного медведя рост; отвратительная голова, будто бы в огромной ступе-давилке побывавшая; стесанные с левой половины морды уродливо сросшиеся губы, обнажающие кровяные десны (а местами и посеревшую засохшую кость); клыки — желтые, капающие вязкой слюной, способные одним движением раздавить человечью голову, хоть бы даже упрятанную в железный урманский шлем… В довершение всей этой жути от резкого броска вновь открылся кровоток из нанесенной Мечником раны, и на бегу людоед хлестал себя, деревья и землю вокруг горячей алой струей.

Даже крик ужаса не сумел вырваться из вмиг пересохшего Векшиного горла: выпискнулось оттуда что-то неразборчивое, жалкое, утонувшее в громовом медвежьем реве — и все. Тоненькая фигурка, казавшаяся хворостиной на пути камнепада, выронила рогатину и скорчилась, заслоняя ладонями голову. Обороняться оружием, бежать — хоть бы мысли такие шевельнулись в вымороженной страхом голове Векши! Ничего, небось умней будет, ежели уцелеет.

Уцелеет.

Выскочивший из новой своей засады Кудеслав в два прыжка очутился между людоедом и его беспомощной жертвой. Он не успел как следует утвердить ноги на склоне, не успел даже повернуться лицом к чудищу — пускай. С разворота, обеими руками Кудеслав ударил острием клинка туда, где под свалявшейся, мокрой от крови шкурой яростно колотилось медвежье сердце. И всей тяжестью огромной туши, всей невероятной скоростью своего двулапого бега людоед помог по самую рукоять всадить в себя крепкое, отточенное железо.

Сила удара вышвырнула Кудеслава из-под рушащегося медведя. Наверное, боги все-таки берегли хранильникова наперсника; а может, душа покойного отца-кудесника витала нынче поблизости. Так ли, иначе, но Мечник дивом каким-то не врезался затылком в древесный ствол и опять-таки дивом не напоролся на наконечник рогатины, когда всей спиной грянулся оземь возле самых Векшиных ног.

Падение было сильным — в первый миг Кудеславу показалось, что придется старому хранильнику сращивать сыну своего давнего друга переломанные кости. Нет, обошлось. Мечник сумел сперва сесть, а потом и подняться. Он не спешил — чувствовал, что спешить больше не нужно.

Медведь валялся на брюхе в пяти-шести шагах выше по склону — неподвижно, раскинув увечные лапы, нелепо вывернув исполосованную шрамами голову. Полуприкрытые глаза мутны и тусклы; уши не прижаты — мягко обвисают, будто у разомлевшего на жаре сонного пса…

Не притворяется.

Труп.

Кончилось.

Где-то там — клинком в этой груде мертвого мяса, рукоятью в земле — застрял драгоценный Кудеславов меч. Пока — пусть.

А тут, рядом — Векша. Конечно же, эта попытка прийти на выручку была иэ глупостей глупостью. Но это была попытка прийти на выручку. Обмирая от страха. В одиночку. Сознавая собственную никчемность перед людоедовой яростью. Прийти на выручку. Тебе. Так что, повернется язык бранить, выговаривать, хоть единое слово худое сказать?

Нет.

Еле стоит, лицо белей снега, губы посерели, трясутся, с ресниц срываются частые прозрачные капли… Кудеслав увидел, как вдруг закатились немыслимо поог-ромневшие глаза, в которых словно бы навсегда решил угнездиться только что пережитый ужас, — увидел и еле успел подхватить под мышки запрокидывающееся, оседающее мальчишечье тело.

Мальчишечье?

Как бы не так.

Нет, Мечник не удивился. И без этого прикосновения он давно уже был готов догадаться, что Векша не купленник — купленница. И догадался бы, да только мешали мысли о людоеде.

Ведь взять хоть ту же лисью безрукавку: кто же это по доброй охоте уляжется спать в меховой одежде? Да, общинная изба была не протоплена — так что же? Для такого случая на полати теплое покрывало положено.

Разденься, ляг да заройся хоть с головой — и не придется потом в волглом от сонного пота выезжать на мороз… Это, конечно, ежели не боишься, что под тонким сорочечным полотном досужие глаза распознают немальчишечью высокую грудь.

Или давешняя вроде бы нелепая озлобленность Белоконихи Старой. Как это она сказала? «И тебя… Все вы одинаковы — что мудрецы, что воины…» Одно дело — голоусый малец, тут и впрямь такая злоба казалась странной. А если не малец? Если хозяин-кормилец купленницу себе раздобыл? Если он на немыслимой старости лет своих будто разума из-за нее лишился, красотой привороженный? Парнишкой-то она глядится нескладненьким, хилым, но вот так, если энать… Ой, есть ей чем мужиков привораживать! За такую иной гость и впрямь не поскупился бы на шестьдесят соболей, даже не будь она выучена редкому ремеслу. Да что шестьдесят — Кудеслав, выпади случай, может, и больше бы отдал…

Векша шевельнулась, растерянно глянула на склонившегося к ней Мечника. И вдруг глаза ее вновь помутнели, лицо исказилось от ужаса — вспомнила.

— Тихо, тихо! — Кудеслав еле успел схватить за плечи рванувшуюся с земли девушку. — Все уже, все! Дохлый он. Можешь подойти да хоть за язык подергать.

Приподнявшись, Векша осторожно выглянула из-за Кудеславова плеча. Мгновенье-другое она, по-прежнему хоронясь за стоявшим перед ней на коленях Мечником, напряженно разглядывала неподвижную, будто бы собственной тяжестью сплющенную тушу людоеда. А потом…

Потом с внезапным надрывным плачем девушка вцепилась в Кудеслава и изо всех сил прижалась лицом к его плечу. Треух свалился с Векшиной головы; ветер рвал-шевелил холодное пламя коротких волос, щекотал ими лицо опешившего Мечника… Ох и дивная же небось была коса! Тяжкая, пышная… Рыжая-рыжая, как зимний беличий хвост… У кого же это поднялась рука обкорнать такую красу?!