Андрей Смирнов - Ураган Страница 20

– Не-е-ет!!! – во всю мощь своих старческих легких возопил Рихарт Руадье. На этот раз ветер не стал препятствовать его крику.

– Ты воспитал отважного сына, Руадье, – прошептал он в уши виконту, когда у последнего сорвался голос. – Это был лучший из трех. Теперь пришла очередь заняться младшим.

Он произнес последнюю фразу достаточно громко – так, чтобы Арман, по-прежнему парящий под потолком, тоже услышал ее.

– Не надо! – закричал семнадцатилетний мальчишка, гордый и высокомерный, остроумный и честолюбивый не по годам, третий сын Рихарта, которого виконт считал своей копией. – Не надо, пожалуйста! Не надо!.. Я все сделаю, все, что вы хотите, только не убивайте меня!.. Пожалуйста!..

– Рихарт! – прогремел ветер, уже не в силах скрыть свое торжество. – Мне кажется, ты немного ошибся в своих сыновьях!

И убил младшего.

– Господи, нет! – Рихарт снова почувствовал, что падает. Почему он еще жив?! Почему проклятое сердце до сих пор бьется в груди старика? Лучше тысячу раз умереть, чем видеть все это… – Боже мой, мои мальчики!..

– Твои мальчики? – переспросил ураган его собственным голосом. – Но ведь Рамхель был мразью, трусом, изгоем. Разве ты не рад, что так удачно избавился от него?

– Убийца!.. – выл Рихарт, похожий сейчас на смертельно раненного зверя. – Будь ты проклят! Будь… проклят…

– Ты будешь жить, потому что Рамхель заплатил за тебя своей жизнью.

Ответ Рихарта уже не был осмысленным. Стоя на коленях, он бессмысленно раскачивался то взад, то вперед. Его сотрясали рыдания.

– Не думай, – сказал ветер, еще раз облетев разгромленную столовую. – Что Рамону повезло больше. Я встретил его первым. Вот уже три недели, как его душа принадлежит мне.

– Ложь!!!

– Нет, папа, – на этот раз чудовище заговорило голосом Рамона. – Он убил меня на корабле Ноэса Лаувельта. Меня и всех остальных тоже. Из-за какого-то греха, которого ты даже не помнишь… Зачем мы умерли, папа?..

– Не надо, – взмолился Руадье в пустоту. – Господи, пусть это окажется ложью!..

– У тебя будет еще много времени для разговоров со своим богом, – ответил ветер, и это было последнее, что он сказал несчастному старику. Он разрушил замок, разобрал его по камешку, а потом, как ребенок возводит на месте упавшей башни из деревянных кубиков что-то новое, сложил иную постройку – грандиозный склеп для семьи Рихарта Руадье. Все трупы, а также то, что от них осталось, он раскидал на равном расстоянии от виконта, которого поместил в центр своего сооружения.

Никаких выходов из этого склепа он не оставил.

Виконта он убивать не стал. Причитания обезумевшего старика ласкали его слух, когда он покинул остров и устремился дальше на север.

8

…Зима выдалась тяжелой. А какой ей еще быть, если в доме только две женщины – старуха и слепая, а мужчины и в помине нет? Еще осенью Элиза наглухо закрыла двойные ставни и, как могла, законопатила все щели – только толку от этого чуть, потому как дров все равно недостает. Дрова надо было заготовлять еще летом, но кто будет их колоть?

Старуха?

Слепая?

У них был небольшой запас – помог Вельган, соседский паренек, племянник Ульрики. Но ведь не станешь же с него требовать, чтобы наколол всю поленицу до верху! Сколько сделал – столько сделал, и на том спасибо, потому как за работу все равно отблагодарить нечем. Вот и расходовали они дрова экономно, только-только чтобы поесть приготовить. И тихо при этом молились Джордайсу, чтоб хоть как-нибудь со своим запасом до весны дотянуть. Тепло из большой комнаты выветривалось быстро, в доме было лишь немногим теплее, чем на улице. Подойди к окну, протяни к ставням ладонь, и возникнет чувство, как будто прикасаешься ко льду – а ладонь еще ой как от окна далеко находится… Стены так и излучают холод, по ногам гуляют сквозняки, еда – плохая, и с каждым днем все хуже: высушенные летом травы, а теперь размоченные в воде, квашеная капуста, пшеничные зерна, сырые луковицы со стойким запахом гнили… Десны у Элизы и Лии пока еще не кровоточили. Пока. Элиза знала, что хуже всего будет в конце зимы, когда не останется даже того гнилого лука, который они с осени хранили в подполе.

С тех пор, как начались холода, они спали в одной постели. Перемещаясь по дому, они кутались во что только могли, но одежды у них тоже оставалось не так уж много, слишком многое из старых запасов Элизы было продано, слишком многое износилось и представляло из себя просто ворох лохмотьев. Так что нет ничего удивительного в том, что к концу декабря Элиза слегла. Она сопротивлялась болезни как могла, но день ото дня ей становилось все хуже. Ее бил озноб, глаза слезились, а по телу разливалась предательская немощь. Через неделю после начала болезни она кашляла уже почти беспрерывно, стараясь не прислушиваться к булькающим звукам в груди и к собственному неровному сиплому дыханию. Любые громкие звуки раздражали ее, поэтому Лия ходила по дому тихо, как мышка. Чаще всего она неподвижно сидела на краю кровати или ложилась вместе с Элизой, пытаясь согреть ее теплом собственного тела.

Как-то в один из бесконечных зимних вечеров Элизе стало совсем плохо. Она бредила, называла незнакомые Лие имена вперемешку со знакомыми, утверждала, что постоянно слышит детский плач, а когда Лия говорила: «Это только ветер, мама», – Элиза не верила ей. Она то тряслась от холода так сильно, что Лия чувствовала, как дрожит кровать, то начинала метаться и сбрасывать с себя рваные одеяла, потому что ей становилось жарко. Задыхаясь, она бормотала: «Это он, это он», – но кто «он» Лия так и не смогла понять. Однажды Лие показалось, что среди всех прочих имен, которыми бредила Элиза, прозвучало одно, ей знакомое – но, с другой стороны, как раз этого имени Элиза ну никак не должна была знать. Это было имя молодого человека из ее сна.

Меранфоль.

Лия прислушалась – имя больше не повторилось, старуха уже говорила о чем-то другом, мешая бредовые видения и реальную жизнь, и, поразмышляв несколько секунд, Лия пришла к выводу, что то, что она «услышала», скорее всего, ей просто померещилось. Слишком часто за прошедшие месяцы она мысленно возвращалась к туманному Острову Локи и меланхоличному юноше, терзаемому какими-то невеселыми думами…

Но на самом-то деле было совершенно неважно, что там бормотала Элиза в горяченном бреду. Важно было другое: она умирала. Мама умирала. Надо было что-то делать, потому что сама собой приемная мать Лии поправиться не могла. У них в доме не было не то что каких-нибудь лекарств – не было ни хорошей еды, ни теплой одежды. Не было никого, кто мог бы обеспечить Элизе нормальный уход – потому что то, что в состоянии сделать Лия, явно недостаточно. Вот уже два дня она разжигала огонь в печке самостоятельно, потому что надо было поить Элизу хоть чем-нибудь теплым и что-то кушать самой, но каждый раз эта простая для зрячего человека процедура требовала от нее массу времени и усилий, и все равно каждый раз она обжигала себе руки.