Азамат Козаев - Ледобой Страница 21

– Откуда знаешь?

– Гляжу вот на море, и мерещатся следы крови на снегу. Снег рано падет.

– Да, раненько в этом году.

– А почему я с восьмерыми устоял, знаешь?

– А то как же! Дурак потому что!

– Не без того. Но пока не узнаю, что было в бане, когда ты надо мной ворожил, не уйду. Кто был тот парень?

– Ну-у, жить тебе, Сивый, вечно! – Стюжень улыбнулся.

Не хочет старик говорить, и не надо в душу лезть. Чужая душа потемки, кто знает, что прячет верховный ворожец? А у самого лучше, что ли? Когда били, в душе что-то страшное во весь рост поднялось, пробовало наружу вылезти, едва сдержался. Еще бы чуть-чуть… На мгновение так нутро охолонуло, и без тех восьмерых едва не помер. Уж как душу запахнул, про то отдельный сказ.

– Поди, разгадал уже княжью задумку? Почему в живых держит?

Безрод кивнул, разжевал стебелек мурмурки, горький, терпкий. Теперь свою погибель ясно видел. И на том спасибо, что доведется от меча помереть, не от удавки.

– Ты, главное, седмицу продержись, я того, четвертого, с покалеченной рукой, разговорю.

– Поздно. Ни к чему теперь.

– Имя очистить никогда не поздно.

– Хочешь помочь – помоги. Живет в гончарном конце у Жичихи Тычок-старичок. Добрый малый. Не дай пропасть, как уйдут полуночники.

Стюжень заглянул в глаза, но Безрод лишь отвернулся. Нельзя давать людям пить обреченность из твоих глаз. Это как мертвая вода – сам пей, а другим не давай.

– Ты должен выстоять.

– Я никому не должен.

Сивый усмехнулся. Все, кому он был должен, пируют нынче у Ратника. Так странно было слышать про какие-то долги, что Безрод не сдержал улыбки. Даже последнему дураку в Сторожище ясно, что княжий смертник не протянет седмицы.

– Твой меч у себя держу. Никто пальцем не тронул.

Безрод кивнул.

Ворожец ухмыльнулся в бороду, отвернулся.

– А насчет князя помни мои слова.

Сивый усмехнулся. Никак ослышался? Выходит, старик не оставил своей дурацкой затеи? Все о том же толкует?

– Рот прикрой. Душа вылетит – не поймаешь. – Верховный поднялся, на прощанье бросил: – Помни.

Ни свет, ни заря зычный крик переполошил Сторожище:

– Корабли! Тьмы-тьмущие!

Князь и старшие дружинные конные высыпали на берег. Море усеяли темные точки, и все прибывали из-за дальнокрая и прибывали. Отвада глядел на море, сузив глаза, и медленно качал головой. Слишком, слишком много полуночников. Один – впятеро, как пить дать! В лучшем раскладе один – вчетверо. Оттниры ни баб, ни обозов за собой не тащат, только бойцы на ладьях. Рубиться в чистом поле – заведомо полечь.

– Возвращаемся. Город запереть.

Ладьи укатили в леса еще раньше. Вставать на полуночника морем – только людей терять и корабли. Всегда кажется, будто чего-то не доделал, что-то ускользнуло от острого глаза, цепкой памяти, но что именно – выяснится только потом.

– Закрывай город! – зычно прокричал Отвада.

Вои забегали, засновали, под стенами в городе расцвели костры, и… пошел снег.

С Безрода теперь глаз не спускали. Водворили в темную клеть без окон и наружу больше не выпускали. Двое сторожевых неотлучно находились у двери. Лик Ратника, щипанный из березового полена, бросили следом.

Ровно отняли Безрода у белого света. Не видело его солнце, не видели звезды, не видел месяц рогатый. Был человек, и не стало.

Как долго просидел в темной, Сивый не знал – потерял счет дням, стал безразличен ко всему вне клети. И раньше за лишним днем не особо гнался, теперь же и подавно. Только и делал, что втемную щипал лик из полена.

Спал без снов. Не было ни вещих снов, ни даже простых. Едва клал голову на березовое полено, будто в пропасть падал. Парил в черной бездне и не мог, подобно камню, рухнуть на дно, и не мог воспарить, как птица. А может быть, это душа тело покидает? Не сразу, а постепенно? Сперва возвращается, потом и вовсе не вернется.

Все случается в этой жизни. Случается порой такое, хоть бочонок меду осуши, в хмельных видениях не привидится ничего и близко похожего. Отворилась однажды тяжелая дверь, и вывели Безрода на свет. Сивый щурился. Бледное осеннее солнце немилосердно резало глаза. Какое-то время даже казалось, что светило жжет сильнее, чем в летнюю пору. Почти ослепшего, Безрода повели куда-то за руку, второй он прикрывал глаза. Все вокруг изменилось, и даже глаза были не нужны, чтобы это понять. До узилища время от времени долетали какие-то звуки, и уже не знал Сивый, сон это или явь? Смертник шел, зажмурившись, а вокруг хрипели, стонали, бранились дружинные. Где-то в отдалении булатными голосами пела битва. Голоса поющих мечей, щитов, секир Безрод узнал мгновенно. Его куда-то подвели, заставили подняться по ступеням, и чей-то хриплый голос рявкнул:

– Руку с глаз долой!

Сивый отвел руку, сощурился. Человека, стоявшего рядом, Безрод узнал сразу. Отвада-князь. С лица спал, кольчуга в трех местах порвана. Должно быть, и под кольчугой не все ладно. Кривится, из глаз искры мечет. По всему видать, не первый день рубятся. И с такой ненавистью Отвада глядит, будто ухмылка Безрода только хуже сделала. Смертника подвели к самому высокому месту стены, если посмотреть вниз – голова кругом пойдет. Князь тоже подошел к самому краю и бровью не повел, когда вокруг засвистели стрелы. Сложил руки воронкой, поднес ко рту и так рявкнул, что перекричал гул сражения. Кто-то снизу крикнул в ответ. И такая встала тишина, густая да вязкая, хоть топор вешай.

– Эй, Брюнсдюр, рыбоед протухший, глаза б мои никогда тебя не видели, хорошо ли речь мою разумеешь?

Попутный ветер забросил на городскую стену голос предводителя оттниров. Сильный голосище, густой, словно мед в дупле! Как играет! Должно быть, Брюнсдюр неплохо поет. Безрод усмехнулся, это ясно всякому, кто худо-бедно умеет слушать.

– Да, князь, речь твою разумею. Вот только голос твоего меча никак не услышу.

Полуночная сторона грянула дружным басовитым хохотом, и Безроду показалось, что в море смеха, не мешаясь с остальными, грохочет голос вождя оттниров. Теперь Сивый голову отдал бы на отрез, что вождь полуночников поет не хуже местного сказителя Витея. А у того под словом пиво делалось хмельнее, кровь бежала быстрее, хлеба поднимались без дрожжей. Отвада и сам улыбнулся. Красивому броску, сильному удару, острому слову как не улыбнуться? Тот, кто живет клинком, всему цену знает.

– Тебя ждет мой меч. А уж песню сыграет – заслушаешься! – весело крикнул князь, оглянулся на своих, подмигнул.

– Чего же ты хочешь?

– А всякий ли бой твои парни знают? Или только стенка на стенку? Оно и понятно, в стенке даже неумеха спрячется.

Безрод тяжело сглотнул и потер глаза. Скоро все кончится. Вот он, княжий приговор.

– Никак скучаешь, Отвада-князь? Сколько моих воинов из шкуры лезут, а тебе все скучно! Чем тебя потешить? Говори сейчас. Город возьму, станет не до смеха. Сам смеяться буду.