Дмитрий Емец - У входа нет выхода Страница 21

Когда у них возникал какой-то разлад, он не просил прощения. Для этого нужно было научиться разговаривать. Скелет применял другой метод: упорно торчал на скамейке перед домом, желтый и уставший как упырь. Сутки сидел, двое… Сердобольные бабки с нижних этажей выносили ему чаек и суп в баночках.

«Жаних? Сиди-сиди, жаних! Вот на? вот тебе вот!» – говорили они теплыми голосами, заглядывая в свое свершившееся прошлое. Скелет ничему не удивлялся. Даже не благодарил. Ел суп и баночки задвигал под скамейку.

Мама у Алисы была женщина решительная, бодрая, деловая. Скелет ей активно не нравился. И страсти с завихрениями тоже. Мама развлекалась тем, что выводила на принтере Уголовный кодекс Российской Федерации и развешивала его в коридоре и на дверях ее комнаты. Алиса разрывала страницы в клочья, но у мамы на работе было море халявной бумаги и куча горячих от усердия принтеров.

По мудрому закону природы, каждый новый человек получается из двух бывших в употреблении. Так и у Алисы существовал папа. Он был молчалив, вел автономное существование и ни во что не вмешивался.

Пока Скелет маячил под окнами, мама несколько раз выгоняла папу разговаривать со Скелетом как мужчина с мужчиной. Почему-то мама знала, как мужчины разговаривают с мужчинами, а папа представлял это смутно. Алиса даже на балкон выходила посмотреть, как папа и Скелет сидят на разных концах скамейки и безмолвствуют. При этом папа иногда ел суп из баночки, потому что сердобольные старушки выносили гораздо больше, чем заливалось в ребра Скелета.

Так продолжалось месяца четыре. Потом Скелет внезапно исчез и больше не появлялся. Сотовый не отвечал, электронная почта не отзывалась, а его домашнего у нее не было. И вообще, где он живет, она не знала.

Алиса рыдала, билась об стены. Подозревала самое страшное: удар ножом в подворотне, длинную руку военкомата. И снова люто ненавидела маму. Ей мерещилось, что мама странно ухмыляется. Может, мама и виновата? Наняла бандитов, Скелета увезли в лес и приковали цепями к дубу, обклеенному законами Российской Федерации.

А потом наступила весна, припекло солнце, и… Алиса вдруг увидела Скелета в парке в его обычной черной майке. Кажется, он даже не стирал ее с тех пор. Ну, может, пару раз попал под дождь. Скелет стоял у киоска и покупал пиво. Щелкнул крышкой, поздоровался с ней и побрел дальше. Чуть в стороне Алиса увидела высокую, с резким лицом девицу. И снова Скелет брел чуть позади, как слоненок, которому не хватает хвоста.

Алиса вернулась домой и три часа пролежала на кровати, равномерно кусая у подушки углы по мере того, как остальные становились мокрыми. Потом встала, пошла на кухню и съела кастрюлю холодного супа. Это было возвращение к жизни.

В тот вечер Алиса поняла удивительную вещь. Кричащая, нелепая, смешная мама, глупо расколотившая о подоконник пульт от телевизора и перепортившая двадцать пачек бумаги, была права. Он же, такой весь мужской и верный, оказался сволочью и пустышкой. То есть получается, что крик и отравление жизни могут быть любовью. А ночевки на лавочке любовью могут и не быть.

Алиса стала внутри стеклянная, твердая и хрупкая. Словно витала где-то снаружи. Иногда обретала себя сидящую на стуле, сутулую, с руками, провисшими до пола, и думала: «Это кто? Я? Надо же!»

Ее таскали к психологу. Психологиня ее донимала. Показывала кляксы и спрашивала, что она видит. Алиса отвечала, что трупы и маньяков, хотя видела рыбок, птичек и бабочек. Тогда же у нее проклюнулась привычка монотонно бубнить: «У рыбей нет зубей. У рыбов нет зубов». Повторять это она могла часами, как самоубаюкивающую песенку.

Зато мама снова была в своей стихии. Если прежде она играла в игру: «моя дочь влюбилась в чудовище», то теперь игра стала другая: «моя дочь душевнобольная, а я ее лечу». В обоих случаях можно ужасаться, всем об этом рассказывать, покупать умные книжки по клинической психиатрии, подключать все новых докторов и убивать себя переживаниями. Конечно, если бы маме кто-то сказал, что она довольна и такая жизнь ей по душе, она бы его удушила.

Однажды прилетела оса и принялась ползать по Алисе.

– Сгинь, собака! – сказала Алиса. Оса исчезла, а вечером Алиса увидела ее на кухонном окне и навечно замуровала в пол-литровой банке. Наутро банка оказалась пустой. Алиса выругала доброго папу.

Класс был один из последних. Приходилось шевелиться и думать о будущем. Еще до знакомства со Скелетом Алиса узнала, что записана в школу юного филолога при МГУ. «С какого бодуна филология-то?» – удивилась она и тотчас получила от мамы убийственный ответ: «А куда еще? Ты с рубля денег требуешь два рубля сдачи! Тебе точные науки противопоказаны!»

Алиса хорошо подумала и поняла – действительно, кроме как на филфак, больше некуда. Там на подготовительных курсах ее и встретил посланный Кавалерией Афанасий. Алиса не нашла времени толком с ним пообщаться. Она колотила босоножкой приставшую к ней осу.

Глава 7

ВОСЕМЬ ПРЕДМЕТОВ, ЗА ВЫЧЕТОМ КЕНГУРУ

Каждый из нас несет по жизни невидимое знамя. Сколько раз бывало, что я внутренне ослабевал, сдавался, опускал руки и бросал его в грязь, внушая себе, что и знамени никакого нет и ерунда это все. Но всякий раз находился кто-то, безмерно тактичный, кто поднимал мое знамя и нес дальше. А я вдруг обнаруживал, что не могу без знамени. И тогда я догонял, отбирал мое знамя и шел с ним дальше.

В столовой ШНыра была шумно. Кисловатый обеденный запах щей сменился аппетитным духом горячей гречки с тушенкой. Суповна передвигалась как метеор. Она уже сообщила всем, что уходит, потому что не может жить среди гадюк, которые не жрут и не помогают. За тридцать минут она успела проклясть семь человек, двоих огреть половником и в троих бросить кухонной тряпкой. Пятерка дежурных пыталась сделать хотя бы половину того, что делала одна Суповна.

Два новых стола поставили в обед. Вовчик и Рузя выволокли их из кладовки. Правда, новыми они оставались только в воображении Кузепыча, зато отличались крайней прочностью и при случае могли послужить опорными тумбами в слоновьем цирке.

Возле Вовчика крутилась Окса и пилила его за какую-то среднюю шнырку, к которой он в четыре утра ходил за шариковой ручкой.

– Ты ко мне мог пойти?

– Ты спала, – отвечал Вовчик.

– А она не спала?

– У нее ручка лучше пишет!

Окса запустила в него солонкой, усилив бросок львом. Просвистев как из пращи, солонка вмялась в стену. Весь ШНыр благосклонно наблюдал, как Вовчик удирает петлями.

– Самая яркая пара у нас, – сказала Яра.

Ул повернулся к ней, перестав хрустеть морковкой. Могучие, как у лошади, челюсти остановились. Ревниво спросил: