Ник Перумов - Дочь некроманта Страница 21

А рядом с ним скользил высокий и тонкий субъект с серой кожей и выразительно торчащими из-под верхней губы игольчато-острыми клыками.

Поури дружно, словно повинуясь неслышимой команде, отхлынули в стороны.

Чародей повернулся к воину и поднял посох, держа его наперевес двумя руками, словно мужик, собравшийся пустить в ход только что выдернутый из плетня кол.

— Ты!.. — вырвалось у воина.

— Я, — кивнул чародей. — Я знал, что рано или поздно отыщу вас. Не было нужды прятаться. Я совершил бы требуемые обряды и…

— И Зло воплотилось бы в Эвиале! — яростно выкрикнул воин.

Волшебник дернул щекой.

— Велиом! — внезапно произнес он, глядя в пространство куда-то над головой воина. — Я знаю, ты слышишь меня. Ты совершил ошибку, Велиом, и притом очень большую. Я нашел вас и второй раз не упущу. Ты знаешь, что мне надо. Точнее — кто мне нужен. Отдай его мне, и разойдемся с миром. Ваши жизни мне не нужны. Ни твоя, ни твоей дочери, ни вашего наймита. Ты понял меня? Я иду к тебе!

— Ты отправишься во Тьму! — прорычал в ответ воин. Коротко свистнул двойной меч; поури вновь попятились, но не от страха, а скорее освобождая место сражающимся. На появившуюся невдалеке конницу Звияра карлики внимания пока не обращали.

Волшебник криво усмехнулся и тоже шагнул навстречу противнику, выставив перед собой посох. Дерево вздрогнуло и загудело, отражая удар обрушившегося клинка; воин крутнулся вокруг себя, нанося удар вторым клинком, — но посох опустился всего лишь самую малость, и сталь вновь налетела на преграду.

— Некогда мне с тобой возиться, — неожиданно будничным голосом сказал волшебник, отбивая стремительный прямой выпад — прямо в сердце. — Твой сотник вот-вот будет здесь, а поури мне еще пригодятся.

Он сделал одно движение, одно молниеносное неразличимое движение, острие посоха рванулось вперед, натолкнулось на подставленный клинок, играючи разломило его пополам, пробило казавшиеся несокрушимыми доспехи и глубоко вошло в тело.

Воин пошатнулся, оцепенело уставившись на торчащее из груди черное древко.

— Ты… ты-ы-ы, — в голосе не было боли, только — безмерное удивление.

— Мне жаль, но ты встал на моем пути, — холодно уронил волшебник, резко выдергивая посох из груди раненого.

Кровь хлынула потоком, закованное в доспехи тело с громом и лязгом рухнуло наземь. Волшебник несколько мгновений смотрел на поверженного, и лицо его не покидала странная кривая усмешка, словно ничуть и не нужна была ему эта победа.

Поури, все так же молча, развернулись и ринулись туда, где продолжало упрямо и упорно отбиваться мужичье ополчение. Оно было уже обречено, но кто среди сражавшихся ведал об этом?..

— Пойдем, — маг повернулся к своему спутнику-вампиру. — Нам здесь больше делать нечего. Надо спешить, а то Велиом опять ускользнет.

Скит прятался в густой чаще, не сразу и найдешь — тем более после того, как волшебство заплело и спутало все ведшие к нему тропинки. Девочка сидела на покрытой лоскутным ковриком лавке, поджав к подбородку исцарапанные коленки. На вид ей можно было бы дать лет семь-восемь: самая обыкновенная девчонка, каких тысячи в землях Княж-города: курносая, слегка конопатая, волосы выгорели на солнце почти что до белизны. Скуластое лицо не отличалось красотой, скорее даже наоборот — малоподвижное, какое-то оцепенелое; и жили на нем только глаза, чудные карие глаза, большие и мягкие.

Девочка вроде бы играла — вертела в руках и так и эдак тряпичную куклу, но — странное дело — у куклы не было нарисовано ни рта, ни носа, ни глаз. Пожалуй, другие деревенские девчонки удивились бы даже — как же с такой можно играть? Пугало какое-то, а не кукла.

Девочка вздохнула. Ни у одной из ее кукол — как и у других игрушек — не было лица. Мама и дедушка запретили ей это раз и навсегда. Девочка хорошо рисовала, ей не составило бы труда сделать это самой — но этот запрет был одним из тех немногих, нарушать которые она не могла ни при каких обстоятельствах. Потому что иначе она погубит всех — и маму, и дедушку, и дядю. И себя саму она тоже погубит, и никто, никто-никто-никто не сможет ей тогда помочь.

Ей нельзя было делать ничего волшебного. Нельзя было созывать в гости крошечных цветочных фей, поить их разведенным медком, чтобы они потом сплясали ей свои чарующие танцы под льющуюся музыку сотен крошечных невидимых арф; нельзя было разговаривать с наядами и дриадами, хозяйками ручьев и деревьев; нельзя было ни в кого превращаться — когда она была совсем маленькой, ей очень хотелось стать мышкой, посмотреть, как устроены их норки: мама успела остановить ее только в самый последний момент, очень испугалась, плакала, хотела отшлепать дочь; выручил дедушка, он просто показал девочке посредством совсем несложного волшебства, что ничего интересного в мышином жилище нет и быть не может.

Собственно говоря, этим список запретов исчерпывался. Кроме, пожалуй, еще одного, зато стоившего, пожалуй, всего остального, — никогда не играть с другими ребятами.

О нет, взрослые старались все ей объяснить. Говорили, что они могут умереть — да, да, по их следам идет кошмарное, страшное чудовище, которое умеет чувствовать колдовство, и стоит девочке хоть на йоту отступить от правил…

Однако она знала, что беда все равно придет. Рано или поздно. Она не сомневалась, она просто знала, наверное, с самого рождения. Враг настигнет ее, придет день, и ей придется сражаться.

Ей никто не давал читать ни одной книги по волшебству. Ни одного посвященного магии трактата. И никто не ведал, что ей вовсе не обязательно листать страницы, для того чтобы узнать, что написано в них. Она умела видеть сквозь обложки и переплеты, разумеется, когда хотела. Но, конечно, объяснить, как она это делает, девочка никогда бы не смогла. «Смотрю по-другому», вот и все.

Сейчас она вертела в руках тряпичную куклу, прислушиваясь к тому, как мать возится на кухне. Кастрюли и котелки гремели, гремели, гремели, маме совершенно нечего было делать на кухне, однако она все равно перекладывала там что-то с места на место, поправляла, переставляла и вновь перекладывала…

Девочка знала, отчего. Дядя взял свое оружие и ушел из дома, а дедушка сидит в своем кресле с закрытыми глазами и не шевелится, словно мертвый. Девочка знала — он жив, но он колдует. Очень-очень осторожно, чтобы враг не смог увидеть их, — так же, как она видит буквы сквозь толстую кожу обложек.

Она не знала, зачем ушел дядя. Но почти не сомневалась — стряслась какая-то беда. Наверное, опять напали враги. Не враг, именно враги, каких много в этом мире и которых можно победить простым волшебством или даже обычной сталью; не тот ужасный враг, при одной мысли о котором она просыпалась почти каждую ночь — с криком и в холодном поту.