Анатолий Дроздов - Смок - боевой змей Страница 21

Из слов отца Улыба сделал вывод: главное в жизни — это тяжелые белые кружочки с непонятными значками, которые отец привозил из Белгорода и ссыпал в кожаный кошель. Чем больше у тебя серебра, тем легче живется, тем больше позволено. Улыба со вздохом вспоминала житье у Софрона. Как он ее холил и лелеял! Как одаривал! Как оберегал от тяжелой работы! Ни разу не ударил, не обругал. Не то, что дома!..

Бакула со временем пожалел, что поспешил с Софроном. Слова бортника о том, что медовое питье — это большой частью вода, оказались правдой. Сезонный урожай меда Бакула отвозил в Белгород за один раз. Питье приходилось возить постоянно, тратя каждый раз на дорогу туда и обратно четыре дня. Содержать еще одну упряжку волов было хлопотно, нанимать — дорого. Смерды из соседней веси, не любившие бортника за грубость и скупость, драли за наем повозки безбожно. Теперь Бакула находил предложение Софрона работать за четверть барыша честным, но договариваться было не с кем. Потеряв Улыбу, Софрон не столько продавал свой мед, сколько употреблял сам; года не прошло, как он опился до смерти и дом его, как выморочное имущество, забрал князь. Бакула, услыхав об этом, сильно горевал.

Улыбе минуло пятнадцать, когда отец снова стал брать ее в Белгород. В один из таких приездов возле них остановился немолодой, кряжистый дружинник с заметной проседью в бороде. Меда он не купил, зато долго, не отрываясь, смотрел на Улыбу. Назавтра дружинник пришел снова и пригласил Бакулу в гости. Вернулся отец вернулся хмельной и довольный.

— Мужа тебе нашел! — сказал Улыбе. — Радуйся! Княжий дружинник сватает. И не просто дружинник — десятник!

— Он же старый! — ахнула Улыба.

— Какой старый? — обиделся отец. — Меня на пять лет моложе… Зато богатый: дом свой, подворье, кони, живность всякая. Будет, где нам остановиться, может, мед варить здесь станем. Старый… — повторил отец недовольно. — Зато родни никакой, помрет или убьют — все твое!

Меша (так звали десятника), настолько захотел Улыбу, что не позволил увезти ее домой. Их обвенчали в маленькой посадской церкви, а свадьбы, считай, и вовсе не было: сидели за столом отец с братьями, да Меша позвал нескольких товарищей. Товарищи поднимали кубки за красоту невесты, отец с братьями — за прибыток в доме. В первую же ночь Меша побил жену. Стегая плетью, требовал рассказать, как утратила девичью честь. Улыба, испугавшись, призналась во всем.

— Бакула порога моего более не переступит! — пообещал муж, и слово сдержал.

Улыбу Меша более не бил, но и не берег — заставлял работать как жену смерда. Богатство позволяло десятнику держать служанку, он обещал нанять ее до свадьбы, но после первой ночи передумал. Улыба догадывалась, что случись у них по-другому, Меша холил бы ее и лелеял, как некогда Софрон. Она надеялась, что со временем муж оттает, станет поласковей. Вот только родит ему сына или дочь… Но дети за два года у них не завелись, а тут случилась война с Великим….

Бакула прознал про смерть зятя в один из своих приездов и сразу побежал к Улыбе. Вместе с сыновьями. Улыба приняла родичей достойно. Гойка (овдовев, Улыба первым делом наняла служанку) накрыла щедрый стол. Были здесь и колбасы, и копченые языки, и жирный медвежий окорок, свежий пшеничный хлеб и вдоволь меда. Дома Бакула и его сыновья мед не пили, из бережливости пробавляясь дешевой брагой. Сейчас же питье было дармовое, и мужчины быстро захмелели.

— Нельзя бабе одной! — сказал Бакула, ставя пустой кубок на стол. — Всяк обидеть может. Гуня, — бортник указал на старшего сына, — переберется сюда с женою своею. Служанку выгонишь — нечего попусту серебро тратить! Будем сюда мед возить и здесь питье варить.

— Нет! — коротко ответила Улыба.

Бакула изумленно поднял брови:

— Перечишь отцу? Ты?

— Перечу! — согласилась Улыба. — Могу. Это все мое, — обвела она рукой, — и я здесь хозяйка. Жить буду, как захочу. Ни Гуни, ни кого другого здесь не будет!

— Да я тебя!.. — взревел Бакула, поднимаясь с лавки. — Не почитать отца?..

Но Улыба не испугалась.

— Побьешь — нажалуюсь князю: обидел вдову дружинника. Разложат на торгу и всыплют батогами. И на сам торг больше не пустят.

— Блядь! — выругался отец. — Белгородская. Навострилась тут!

— Кто меня блядью сделал?! — подскочила к нему Улыба. — Кто меня старику похотливому за серебро продал? А? Это по-божески? Я вас честью приняла, накормила, напоила, а они меня блядью ругают, добро мое взялись делить! Подите вон!

Ворча, Бакула взялся за шапку. Братья, не поблагодарив за хлеб-соль, тоже ушли. Несколько месяцев спустя бортник привез в Белгород жену, та, плача, долго уговаривала дочку послушать отца. Улыба щедро одарила мать, но жить по воле родичей отказалась. Более они не приезжали.

Овдовев, Улыба занялась варкой меда. Она рассчитывала разбогатеть — не получилось. Мед у нее был добрый, но брали его плохо. Вареные меда стоят дешево, до войны их охотно пили княжьи дружинники, но многие сгинули прошлым летом. Дружинники сидели на земле, за которую служили князю, и жили богато. Земли дружинников остались у вдов, новые вои, набранные из других городов и весей, служили за серебро, как живший в городе десятник Меша. Для таких одна ногата за корчагу казалась непомерной ценой. Новые вои пили брагу. Ее было полно в каждом доме: из яблок, ягод, ржаная, пшеничная… Брагу делали даже из репы. За ногату брагу наливали целый месяц — пей, сколько влезет! На жизнь Улыбе хватало, но жизнь была безрадостной.

К ней сватались. Молодая, красивая вдова, к тому же не бедная, привлекала взоры многих, в особенности пришлых. Но эту голытьбу манил дом в посаде, а не его хозяйка. Улыба это видела и сватов выпроваживала. Некрас же в первый вечер высыпал на стол горсть монет (на корм!), и она ахнула, не в силах отвести взора от тускло блестевшего серебра. Ее прибыток за полгода! С того вечера она ублажала сотника как могла. Сытно кормила, сладко поила, жарко обнимала… К тому же покойный Меша был десятником, а Некрас — сотником, боярский чин! Милый друг и вел себя, как боярин: не спрашивал о прибытках, зато щедро одаривал. Соседки на торгу шептали Улыбе, что пришелец летает на змее, что он, наверное, чародей, гляди — и ее заворожит! Улыба только смеялась. В бане она хорошо разглядела этого чародея. Никаких тайных знаков на теле его не имелось, зато были шрамы — разве чародей допустит, чтоб его кололи да резали? У покойного Меши шрамов и то было менее. Правда, Некрас не носил нательного креста. Однажды Улыба полюбопытствовала и услыхала короткий ответ: «Потерял!» Почему сотник не купил новый крест, она спросить не решилась. Змей Некраса Улыбу не пугал — мало какая живность есть на белом свете! Улыбу вполне устраивало, что за змея Некраса сделали сотником и щедро платят. Покойному Меше из княжьей казны давали гривну в год, Улыба решила, что сотнику платят три или даже пять — пропасть серебра! С такими деньгами можно забыть о меде и жить припеваючи — хватит на все! А ведь бывает еще военная добыча…