Владимир Романовский - Год Мамонта Страница 21

— Ну нет. Не думаю. Откуда ты знаешь?

— Знаю, поскольку вдовушка твоя с усами, и зовут вдовушку Хок. А уж манеру его действий я изучил за те несколько лет, что он во дворце ошивается.

— Хок?

— Среднего роста парень, лет тридцати. Волосы светлые, завязаны в хвост. Нос приплюснутый, ухо одно оттопырено. На левой руке с внешней стороны широкий шрам. Голос хриплый, низкий. Имеет привычку стоять к тебе боком во время разговора, и вдруг неожиданно поворачиваться лицом. Сходится?

Возница поморщился.

— Ну, стало быть, карету я конфискую в пользу преследуемых. А ты делай, как знаешь. Можешь идти к трем вязам, а можешь в Мутное Дно возвращаться.

— Я, эта… Не знаю, что и делать, — жалобно сказал возница.

— Вставай.

Зигвард взял возницу за предплечье и помог ему подняться на ноги.

— Руки ты мне развязал бы? — попросил возница.

— Сам развяжешь, — сказал Зигвард, вынимая из голенища кинжал возницы и втыкая его в землю так, что часть лезвия осталась снаружи.

Он залез на облучок, развернул карету, и хлестнул лошадей вожжами. Оглянувшись, он увидел, как отчаянный возница садится на землю, пристраиваясь к кинжалу.

До распутья он доехал быстро. Северная дорога была шире и, в соответствии с воспоминаниями детства, начала живописно петлять. Ночь была ясная. Марс встал, куда положено — справа. Полная луна освещала путь. Зигвард на всякий случай остановил карету, достал из сундука еще один арбалет, зарядил его, и положил у ног. Дракон, не дракон — но разбойники в этих краях вполне могли водиться. Да и волки тоже.

Утром холод усилился. На рассвете Зигвард остановил карету, стреножил передних лошадей несмотря на их возражения (ему показалось, что они встревожены), и пошел проверить, как там Волчонок. Волчонок мирно и очень уютно спал. Зигвард потрогал руку Волчонка — теплая. Не замерз. Ну и ладно. Он некоторое время посидел возле, стараясь не задремать, и все-таки задремал. Когда он проснулся, солнце было уже достаточно высоко. Зигвард вышел и оглядел местность.

Странно. Деревья кругом были голые, как и положено ранней зимой. Но вид у некоторых веток был необычный. Зигвард подошел к одному из деревьев, вглядываясь. Ветки явно были опалены. Он посмотрел на землю. Пепел и обгорелые ветки. Другое дерево. Тоже самое. Еще одно. Тоже самое. А вот и совсем сгоревшее. А вот просто обугленный ствол торчит.

Одна из лошадей заржала. Зигвард обернулся. В памяти возникла дурацкая детская считалка, которой они в дворцовом саду определяли водящего при игре в прятки:

Если дракон демонстрирует страсть,Вставь ему саблю в поганую пасть.

Он решил ничего не уточнять и не проявлять решительно никакого исследовательского любопытства. Спать больше не хотелось. Зигвард вскочил на облучок и хлестнул лошадей. Лошади заржали. Он слез и, не теряя времени, разрезал кинжалом путы передних.

К полудню Волчонок проснулся и начал проявлять активность. Многострадальная дверца слетела с петель и грохнулась на дорогу. Зигвард остановил лошадей.

Лес кругом был хвойный и обнадеживающе необугленный. Волчонок выскочил и дико посмотрел на Зигварда. Зигвард спрыгнул вниз.

— Чего не спишь, малыш? Жрать хочешь, небось?

— А где возница?

— Он что-то забыл в давешнем городке и решил вернуться. Он нас потом догонит.

— Не догонит. У него других лошадей нет.

— Я ему говорил. Он упрямый, сказал что все равно догонит.

— Может, подождем его?

— Я бы и рад, да некогда. Надо до темна успеть доехать до какого-нибудь селения. Жрать будешь, спрашиваю? Горячего предложить не могу, костер разводить нет времени. Есть две куриные ноги и четыре крылышка. Есть хлеб. Сойдет?

— Сойдет, — согласился Волчонок.

Останавливались в селеньях без названий, но с постоялыми дворами. На пятый день, если считать с момента выезда из Мутного Дна, Зигвард увидел знакомые очертания — река, скалы, брошеная крепость. Дорога шла вдоль реки. Вскоре показалось селение. Местный торговец лошадьми не имел средств, чтобы заплатить сразу за четырех, да еще таких хороших, кобыл. Зигвард согласился продать их за полцены, а карету отдал бесплатно. Добротную утварь, лишнюю обувь, пять бутылок вина и сам сундук он продал, опять же за полцены, местному кузнецу, а себе забрал только походную суму, теплую одежду для себя и для Волчонка, два арбалета, запас стрел и наконечников, и короткий меч. Местный фермер зимой подрабатывал в качестве перевозчика и за скромную плату согласился перевезти важного столичного господина и его малолетнего спутника на другой берег, где начиналась Славия.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. КОЛОНИЯ БРОНТИ

Крепостная стена недовольно возвышалась над редким лесом, как опытная сваха над недостаточно щедро сервированным столом. Стена защищала поселение только с одной стороны. Все двадцать лет существования колонии ее пытались достроить, но работы часто прерывались из-за недостатка то средств, то желания, то заморозков, то славских праздников.

Славы составляли половину охранного гарнизона. Им платили золотом. У самих ниверийцев введен был призыв, и каждый мужчина, способный нести службу должен был либо платить значительную сумму в казну Колонии, либо проводить три недели в году, делая обходы и наблюдая за округой с крепостной стены.

— Смотри, никак идет кто-то, — сказал один из славских наемников другому.

— Ну да?

— Ага. Точно идет. И не один. Вдвоем идут.

— Да, действительно. Один мужик, другой либо мальчишка, либо баба. Что будем делать?

— По уставу. Кажется, надо кричать «Стой, кто идет».

— Подожди. Может, сперва командиру доложить?

— Командир спит после обеда.

— Но ведь случай необычный?

— Да.

— Значит, надо доложить.

— Он будет недоволен.

— Почем ты знаешь?

— Все ниверийцы вечно чем-то недовольны.

— Ладно. Кричи.

— Что кричать?

— Кричи, «Стой, кто идет».

— Я сегодня что-то охрип. Ты кричи.

— Не буду.

— Почему?

— Не хочу.

— Ты воин или нет?

— Надо бы позвать вон того. Вон, стоит у лестницы. Это ниверийская колония, пусть он и кричит.

Позвали ниверийца. Тот, среднего возраста кузнец, не знающий славского языка, подошел, гремя мечом, и долго не мог понять, в чем дело. Ему объясняли и показывали пальцами на две приближающиеся к стене фигуры.

— Чего вы ко мне привязались? — возмутился кузнец. — Что за глупые славские шутки? Дикари. Одна морока с вами. Вечно чего-то хотят, а что хотят, объяснить не могут. Темнота. Нет чтобы воспринимать… эту… ну, как ее… культуру… от нас. Нет, они все чего-то тараторят на своем бессмысленном наречии. Ну, чего надо?