Анатолий Нейтак - Попытка говорить 2. Дорога человека Страница 21

Именно голоса реки и её брызги изменили во мне что-то основополагающее, лишили способности скрываться в благодатном забвении. Один Спящий ведает, как мне удавалось запоминать нюансы происходящего, потому что мой мозг, стремительно меняющийся вместе со всем остальным, явно не имел отношения к процессу. Но чем бы я ни запоминал безболезненные судороги реальности, это что-то приближалось к пределу пластичности – и быстро.

Чернейшей завистью полыхал я при одном взгляде на высоких господ и их скакунов. Им все изменения были нипочём. Отстранённые, закованные в непроницаемую броню совершенства, они мчались, не обращая внимания ни на кошмары окружающего, ни на его красоты. Если бы у меня оставались силы, я бы, возможно, возненавидел лорда Печаль и леди Одиночество…

Но куда там.

У меня не хватало сил даже на то, чтобы осмыслить собственное поведение и попытаться остановиться, отстать от пары всадников и тем спастись от изменений. Борьба с хаосом внутри и вокруг отнимала всё внимание, сковывала всю волю – без остатка.

Я словно сбегал с длинного крутого склона: затормозить невозможно, упасть – разбиться насмерть. Остаётся только держать равновесие, отчаянно надеясь, что склон закончится раньше, чем ноги подломятся и опрокинут своего хозяина в неласковые объятия земли.

- Ты видишь, мой венценосный брат?

- О да. Но ведь это создание, притворявшееся собакой, явно не из числа Бесформенных.

- Да. – Леди Одиночество не стала упоминать о том самоочевидном факте, что любой Бесформенный попытался бы атаковать Завершённых, едва увидев; пожалуй, эта непримиримость лишённых существенного покоя – единственное, что в них хорошего, так как позволяет не опасаться шпионажа. – Но тайна Ровера лежит глубже. Смотри внимательнее.

- Так. Похоже, в каждый момент времени оно имеет только одну форму… но форм этих огромное множество. Возможно, даже… неисчерпаемое?

- Возможно, – неохотно согласилась высокая госпожа, продолжая наблюдать калейдоскоп изменений нового спутника, совершавшихся на каждом шагу, а порой даже чаще. – Ты старше меня; слышал ли ты о чём-либо подобном?

- Кажется, да. Но… нет, это нелепо.

- Брат?

Лорд Печаль молчал, глубоко задумавшись о чём-то. И леди Одиночество немало обеспокоилась, заметив на его бледном челе строгую вертикальную морщину.

Которой раньше не бывало. Никогда ранее!

- Брат! – повторила она. – Что ты понял?

- Это не так уж важно. Всего лишь догадка… но такие догадки следует проверять. Тут невдалеке трактир Циклопа. Его серебристые вина выше всяких похвал. Остановимся там.

Недомолвки, недомолвки. Но высокая госпожа удержалась от расспросов.

Со временем тайное станет явным и так.

Когда великолепные кони Печали и Одиночества утишили свой полёт по-над дорогой, а потом свернули на обочину и остановились, я не удержался от облегчённого вздоха, больше похожего из-за очередной странной оболочки на отделяющееся от корпуса розоватое облачко. Вспомнив о данном троллем прозвище, я втиснулся в более материальную (да и более привычную уже) шкуру "пса". И лишь после этого, старательно отодвинув растрёпанные воспоминания на обочину рассудка, смог осмотреться.

Небо ночное, чёрное. Вот на что я обратил внимание первым делом. Прежде всего, потому, что на этом небе подвижными были, кажется, ВСЕ звёзды – причём подвижными настолько, что это легко ловил даже невооружённый взгляд. Колкие бриллиантовые россыпи: белые, голубые, алые, жёлтые – плыли в вышине, как плывут облака, разом вальяжно и головокружительно; и как облака, они клубились, меняя форму созвездий. На добрую треть небосклона раскрылся павлиний хвост огромной кометы; в стороне, словно стесняясь соседства, осторожно пробирался меж россыпей меньших огней двурогий месяц, серый от озабоченности.

А внизу вполне соответствовали величию небес горы. Заснеженные, искристые, пьянящие не хуже молодого вина.

В Пестроте – той, что я знаю – гор нет. По крайней мере, таких. Чтобы за облака, чтоб в синеватых мантиях ледников, чтоб прикрывающие скальные декольте веерами облаков. В Лепестке, о котором я привычно думаю, как о доме, геологические процессы успешно заменяет воля риллу, поэтому горы выше полутора километров не просто редкость – они отсутствуют, как класс. Как и ураганы, и океаны, и ещё многое, слишком большое либо слишком затратное.

В местных горах на взгляд было километров десять, по самому скромному счёту. Впрочем, могу ошибаться. В обе стороны. Может, эти вершины поднимались на пятнадцать тысяч метров. Почему бы нет? Мне хотелось думать о них как о более высоких, чем на самом деле.

Небо. Горы. И…

Лорду Печаль вольно было называть это трактиром. У меня же первым делом выскочило иное сочетание: шагающий замок Хаула (напрочь не помнил, кто такой этот Хаул, но вот общее визуальное впечатление вытянуло именно такую ассоциацию). Дом был похож одновременно на горы – своим размером. И на небо – своим непостоянством. Он никуда не шагал, по крайней мере, в настоящий момент, но из всех архитектурных элементов в нём оставалась неизменной только высоченная башня с венчающим её хрустальным оком. Вращающимся, как телескоп, озирающим небо, горы, а в момент нашего появления – нас троих.

Ну, или пятерых, если коней тоже считать.

Времени на то, чтобы осмотреться, у меня имелось предостаточно, так как хрустальное око пялилось на нас минут пять, и всё это время высокие господа сидели в сёдлах, изображая изваяния из мрамора и льда. Я тоже никуда особо не спешил и просто вертел головой туда-сюда, заодно прислушиваясь и принюхиваясь. Слышно мне было только понемногу стихающее собственное сердце да ещё трудноописуемые звуки, с которыми трактир-обсерватория затягивал лишние окна и выращивал декоративные балкончики. А вот запахи… о!

Лес, где я бегал и ловил молнии воспоминаний ещё до того, как стать Ровером, не мог похвастать даже запахом стерильности; здесь же окрестности пахли завлекательно и многообразно. Больше всего пахло водой: льдом и снегом, снисходительными горными облаками, вчерашним дождём и понемногу собирающей силы росой. Сквозь эту водную пелену проступали глыбами запахи земли и камня: тяжёлые, капитальные запахи кремния, гранита, алюмосиликатов и разных прочих шпатов, – запахи пёстрые, как палитра второго дня творения.

Жизнью не пахло. Ни травинки, ни жучка, ни хоть погадки пролетавшей птицы. Зато мне показалось, что откуда-то сверху слабо, на грани доступного моим влажным ноздрям, ветер тянет к земле ниточки колких звёздных запахов. Совершенно невозможная штука.

Если бы меня спросили, на что похожи эти ароматы все вместе, я бы ответил, что так (или очень, очень похоже) пахнет свобода.