Павел Ганжа - Дети Земли Страница 21

Несколько раз под воздействием алкоголя накатывало снежной лавиной желание рассказать близкой душе (…вот хотя бы Петровичу, до чего понимающий мужик, и наливает своевременно, когда нутро просит…) о пережитом – увиденном в пещере, но не получалось. Пока язык работал, что-то сдерживало, запрещало откровенничать, а когда внутренние моральные запреты рушились с грохотом, то обломками засыпало и вербальный аппарат. Посредством языка и гортани донести до "собеседников" нечто внятно уже не представлялось возможным.

Еще денька три минуло. В суете и застольных беседах, основанных на принципах всеобщего взаимоуважения. Что неоспоримо хотя бы потому, что на вопрос "ты меня уважаешь?" перманентно давался лаконичный утвердительный ответ. Так же как и на встречное аналогичное вопрошание. И будущее казалось неопределенно туманным, понятным и малооблачным.

А потом… Селин заметил, что спиртное "забирает" его все меньше. Если в первые дни торжественных попоек по поводу счастливого возращения блудного друга веселье подступало к горлу после второй-третьей рюмки, мировая скорбь наваливалась на пятой, а ноги отказывали на седьмой, то спустя неделю бывший пещерный узник не добирался и до стадии печального мироощущения. Невзирая на увеличивающийся объем потребления спиртосодержащей продукции.

Впору было устрашиться неотвратимо надвигающейся угрозы алкоголизма. Никита так бы и поступил, увеличив и без того многочисленное семейство собственных фобий (в его обывательском представлении, рост необходимой для опьянения дозы – верный признак начинающегося заболевания и первый шаг к "белой горячке"), если бы не одно пикантное обстоятельство. Вскоре алкоголь вообще перестал воздействовать на организм. Селин перестал пьянеть. Даже употребив добрых два литра живительной сорокаградусной влаги.

Слава богу, что этой вопиющей метаморфозы не заметили друзья-собутыльники. И не заподозрили невесть в чем… Например, в употреблении специальных таблеток или в участии в мерзопакостном медицинском эксперименте в качестве подопытного добровольца. И не обрушили на Никиту праведный гнев. Просто удивительно, что такая внимательная язва, как Филатов, пропустил этот вопиющий факт. Расчувствовался, наверное…

А вот Никита ужаснулся. И свернул возлияния и встречи. Резко и грубо, удивив окружающих еще одним странным поступком.

Мысли о собственной чужеродности отравляли жизнь, мешали нормально питаться и спать. Вдобавок ему еще не пришлось возвращаться на работу. Кто-то из собутыльников сболтнул лишнего, и до шефа донеслась нескорректированная версия о "турецком отдыхе". Возможно, по глупости, а возможно, "доброжелатели" информировали. В глазах руководства Селин тут же лишился статуса жертвы обстоятельств, превратившись в начинающего запойного пьяницу. Шеф так прямо и сказал бывшему подчиненному, вручая расчет и трудовую книжку, мол, доверять проколовшемуся столь тривиальным образом сотруднику он не вправе. Пусть ранее Никита не был замечен, не состоял, не привлекался, однако почти двухмесячный загул – "фактик красноречивый". И отреагировать на него руководство просто обязано.

Спасибо, что хоть предложили по собственному желанию, а не выпнули за прогулы. Впрочем, Селину по причине душевного упадка на увольнение было наплевать. Привычно трудиться в подобном состоянии он, один черт, не сумел бы. По сути, работа сейчас интересовала его не как средство добычи денежных знаков, а в качестве времяпрепровождения, способного отодвинуть на задний план "черные мысли". Когда вокруг суета, думать о перспективах появления чешуи на морде некогда.

Не радовало лишь то, что заняться стало абсолютно нечем. Работы не было, искать новую желание отсутствовало, встречаться с друзьями тоже, по понятным причинам, не тянуло, а читать или смотреть телевизор… это все равно, что без борьбы сдаться своему поганому настроению, поскольку более чем на полчаса Селина не хватало. Потом он отбрасывал книжку или выключал "окно в мир" и принимался ходить из угла в угол, словно пытаясь механическими движениями очистить голову от тяжких дум.

Подчас возникали и суицидальные идеи. К счастью до реализации не доходило, даже попыток обдумать способ свести счеты с жизнью Никита не предпринимал. Однако само данное обстоятельство подтолкнуло его к одному неординарному шагу – посещению психиатра. Невзирая на то, что принудительной госпитализации в психиатрической клинике он боялся до икоты. Однако прибытие в палату с "Наполеонами" и "Прокурорами" в сопровождении дюжих статных парней в спецодежде и обращение к специалисту на исключительно добровольных началах, без нажима со стороны – это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Психиатр выслушал тоже далеко не исповедь. Селин рассказал ему истинную правду, не забывая о пикантных деталях, вроде обрушения стены, подарка Ящера и прочих несуразиц пещерного плена, однако сделал одно маленькое уточнение. Сказал, что изложенное ему приснилось. В течение нескольких ночей. Плюс или, если желаете, минус, не сообщил ничего о туристической поездке в солнечную Турцию, растянувшейся на необычно долгий срок.

Как и следовало ожидать, ничего стоящего психиатр не посоветовал. Узнав, где Никита работает, точнее, работал, и выяснив наследственные предрасположенности, семейное положение и т.п., заставил отвечать на дурацкие тесты. А затем поморщил лоб, почесал за ухом и выдал "гениальное" суждение. У Селина он обнаружил постстрессовое состояние, связанное с увольнением с работы, указал на возможные перегрузки психологического характера на почве несбывшихся ожиданий и рекомендовал пить на ночь слабое снотворное, не нервничать, больше гулять на свежем воздухе и завести постоянную подругу. Или, на худой конец, домашнее животное. Например, собаку. За точность формулировок Селин бы не поручился, поскольку в речи медицинского светила постоянно проскальзывали непонятные термины, типа "фрустрации" и "апперцепции", но рекомендации запомнил. Пусть они и являлись абсолютно банальными и недейственными. В селинском случае.

Рекомендации специалиста пропали втуне. Прогулками на свежем воздухе Селин откровенно пренебрег – слоняться без дела не любил, да и где найдешь в миллионном городе, загазованном, пропитанном выбросами предприятий и выхлопами двигателей, свежий воздух. От употребления снотворного также отказался. Спал Никита и без того, что называется, мертвецким сном, словно застреленная лошадь. Без сновидений и временных пробуждений. Только вот длительность сна существенно увеличилась. Если до поездки в Турцию Селину на сон требовалось часов шесть-семь, то ныне не хватало и двенадцати. Правда, просыпался он свежим – на зависть огурцам. Не тем, что извлечены из трехлитровой банки с рассолом, а едва сорванным.