Татьяна Мудрая - Мириад островов. Строптивицы Страница 21

— Вот пришёл и домогается одного тебя, — говорю. Полуправда, полуложь, но с дороги не свернёшь.

И спрашиваю с ходу:

— Пойдёшь с ним сейчас, Коль?

— Свободен. Да, — отвечает морянин. — Ко мне или в зал?

Тут я распорядился, чтобы в зал и меня с собой прихватили. Что в самом главном, где ещё лиловые шторы на окнах и вращающийся пентакль на полу, не занято, я знал с утра. Расписание у нас чёткое, тем и живы. Оргии по обмену опытом — одна сторона, тайные свидания — совсем другая.

В общем, прибыли на место. Я повертел в скважине аршинным ключом, распахнул дверь настежь и мягко затолкал туда Колу. Потом вошёл сам в качестве старшего, но в проходе пустил вперёд Фаля. Субординация субординацией, только закладывать на щеколду — это моё личное.

— Мейст изволит сам меня раздеть? — тотчас спросил Кола и указал на свои бусы.

Любопытно, что «мейст» не зыркал ни на него, ни на стены, где висел всякий причудливый инструментарий. По поводу которого мы со стариной Годи немало копий скрестили, пока договорились, что дельно, а что сущая показуха. Нет, Фаль с лёгким пренебрежением обежал глазами все эти плёточки, трости, прутья, хомуты, кожаные и стальные наручи, развешанные по всем стенкам, ухмыльнулся на большой крест святого Андре со свисающими вниз ремешками, что был приткнут к стене, и только потом ответил:

— Не так сразу. Пацерки сам снимешь. Не торопясь. Нагнись, опусти наземь — вот так. Толкни ногой в мою сторону. Да не бойся, пихай сильнее, я в высоких сапогах.

Кола еле заметно ухмыльнулся. Вся хитрость была в названии — слово «пацерки» можно услышать, только если потрёшься как следует среди морян и, натурально, узнаешь по себе, что это такое. В таких бусах, даже если они не показывают возраста, случается от одной до десяти и даже более низок: основа, ссученная из конского волоса, серебряные шарики, осколки натуральных самоцветов, остро заточенные раковины. Оружие, которое можно использовать как лассо, пращу, хлыст или для подсечки. Причём удушить этим самого владельца непросто: к достоинствам морян относятся на диво сильные мускулы шеи и умение надолго задерживать дыхание. Ловцы жемчуга и собиратели кораллов.

Сам Фальбер не нагибался за бусами, а сразу подошёл к их владельцу:

— Подними руки. Ты нарочно стал под этим павуком?

Павук, или паук — охранительная конструкция из буковых колец и тонких жёрдочек типа люстры, которую вешают над обеденным столом или колыбелью. У нас его сделали покрепче обыкновенного и разместили в центре, но не прямо над пятиконечным знаком. Который, между прочим, вовсе и не знак, а типа кровать такая.

Словом, Фаль мягко перехватил кисти рук морянина, вытянул и вправил в кольца. Рассчитал наугад, но верно: люстра самую чуть опустилась, а Кола поднялся на кончики пальцев, словно танцовщик.

— Вот так стой и не шевелись. Жди.

Разорвал парусину на одном плече, потянул за нить. Там есть такая хитрость со строчкой — она петельная и соединяет оба плеча одежды, проходя по спине, где один слой ткани.

Чехол сразу упал наземь, обнажив тонкое смуглое тело. Фальбер вытянул платье из-под ног и отбросил подальше, к бусам.

Зрелище, которое перед ним предстало, должно было хоть слегка удивить: ни одного волоска даже в тайных местах, исчерна-карие соски и такой же пупок величиной с незрелый жёлудь, зато в самом низу живота — нечто, более всего напоминающее тройку орехов, которую кладут в мошну для вящего приращения капитала. Я сам такую отыскал и носил в кармане камзола.

Фаль обвёл ногтем большого пальца вокруг каждого из сосков, прищипнул, спустился книзу, пробормотав: «неладно перевязали, когда рожали в воду, или как», но срамного места почти не коснулся — только ладонью повёл. Коль чуть вздрогнул, словно от мороза.

Потом экзекутор зашёл сзади, закрутил косы хитрым узлом на затылке и крепко надавил ногтем вдоль спинного хребта, от основания шеи до копчика и обратно, слушая, как отзывается напряжённая плоть.

— Прекрасно. Теперь я понял. Живи ещё, ладень.

То есть парень, хлопец.

И отошёл выбрать себе орудие.

— Да найдите себе табурет помягче, мэс Лебонай, — предложил мне по пути. — Я торопиться не стану, если позволите.

Выбирал Фаль долго и придирчиво. Что меня удивило — пробовал на себе, морщась с лёгким презрением. Хлестал с правой руки на левую.

Наконец, принял фасонную плеть из юфти, с лилейным бутоном на каждом из пяти хвостов: все наши над ней тихонько посмеивались, но изредка друг друга пользовали.

Подошёл со спины:

— Что, ладень, не соскучился?

И полоснул по плечам этак нежно.

Что было дальше — я так и не понял. Морянин не шелохнул и мускулом, только покачивался напряжённым телом в ритме ударов, которые становились всё чаще и резче. Вроде бы на коже ягодиц показались некие более густые тени, чем полагается от дневного света, — и всё. Лицо — я находился с этой стороны — тоже не менялось, разве что под конец до жути расширились глаза.

А Фаль и в самом деле не собирался играть — как принято у нас, чередуя наказание с лаской и поглаживанием. Кажется, теперь он вообще не дотрагивался до нагого тела руками.

Также я бы не сказал, как долго это продолжалось. Вроде как отчасти выпал из этого мира.

Наконец, юный мейстер бросил плеть, напоследок очертив круглой рукоятью прежние свои пометы.

— Будешь одеваться — подберёшь королевский символ и отыщешь ему достойное место. Игрушка совсем неплоха, если вдуматься. Однако если мэс Лебонай позволит, в следующий раз приду со своим. Я удовлетворён, мэс. Денег плачу вдвое против уговора.

Когда он ушёл, а я вытащил из шкафчика новые ризы для Коля, он спросил:

— Отчего бы вам, Лебо, не поинтересоваться, как я себя чувствую? Вы же всегда так волновались насчёт первого соприкосновения.

— А что — очень скверно? Знаешь, я просто… Не понял, что там было.

— Я тоже, — признался он шёпотом. — Ведь меня не дерево держало. Я на него лишь опирался, а вот чужая сила… Фальбер — он мощный, ты это видел?

— Обученный профессионал, — буркнул я. — Сызмальства тренируются на пациентах и друг на друге. Хорошо тебя разделало?

Он кивнул и сморщил губы — знак отрицания.

— Сначала — будто из грязи попал в скондскую парную баню. Где тебя мылят грубой перчаткой, а потом окатывают горячей водой и разминают до самых костей. Позже — вот как зимой намёрзнешься, сядешь у самого костра и впитываешь всем телом жар, который иначе показался бы нестерпимым, — так и эту боль поглощаешь. Ну а потом всё перелилось и хлынуло через край. Тело как рана или раскрытые уста, ног по самые колени будто и нет совсем, рук от самого локтя — тоже, только мне было без разницы. Я ведь поначалу думал — сорвусь сверху, упаду, так и все мышцы полетят с корнем.