Эрик Ластбадер - Дай-сан Страница 21

О, Чак, Ты, покинувший истинных маджапанов, друг людей, предавший Тцатлипоку, велика была мощь, что тебя одолела…

Это было заклятие, призывающее скрытые силы. Кабал-Ксиу продолжал завывать, а Священная Пирамида, казалось, налилась свечением, и свечение это, подобное свету луны, что повисла платиновой слезой в блистающей звездами черной небесной реке, набухало энергией и мощью.

Ронин повернулся к лежавшему рядом Мойши.

— Мойши, ты можешь двигаться?

Штурман отрицательно покачал головой.

— Что они с нами сделали? Последнее, что я помню, это Чакмооль…

— Они знали о том, что мы придем, — тихо, одними губами проговорил Ронин. — Наверное, еще до того, как мы добрались до города. Те глаза в джунглях…

— Красные Ягуары?

С вершины Священной Пирамиды донеслось неясное потрескивание, и они разом подняли глаза. Из дверей Храма Тцатлипоки вырвались языки мерцающего бело-голубого пламени, превратившего фигуру Кабал-Ксиу в резко очерченный силуэт. Было в этом огне что-то нездешнее, странное, наводящее благоговейный ужас.

— О, одряхлевшие и уставшие божества, — нараспев продолжал жрец, — ваше время закончилось, ибо пришел катун Долгого Расчета, предсказанный Книгой Балама. Сила ваша угасла и обратилась бессилием…

Языки пламени взвились выше, текучие, серебристые и неестественные до жути. Кабал-Ксиу простер руки к застывшей в безмолвном ожидании луне.

— Время пришло. Настал катун Ке-Ацатля. Рассвет шестой эры…

Ронин моргнул: ему показалось, что высокая фигура на вершине пирамиды пульсирует и увеличивается в размерах.

— Прийди, Ксаман-Балам!

Жидкий огонь плескался у него за спиной.

Послышался скрежещущий рев, тело жреца раздулось, потеряло четкие очертания.

Платиновый свет затопил ночь.

Ронин и Мойши зажмурились, а потом, когда глаза их привыкли к свету и они снова открыли их и взглянули на вершину Священной Пирамиды, их взору предстала такая картина: четыре гигантские фигуры, минуя центральную лестницу — слишком маленькую для таких исполинов, — спускались к подножию пирамиды прямо по огромным каменным уступам ступенчатого сооружения.

— Свершилось, — выдохнула Кин-Коба, нечеловеческое лицо которой казалось еще более странным при неестественном свете. — Ксаман-Балам возродился!

Она повернулась, чтобы взглянуть на Ронина.

— Кто это? — спросил он.

— Тот, Кто Един в Четырех, — торжественно объявил Уксмаль-Чак, шагнув вверх по лестнице. — Тот, кто пережил все катаклизмы эпох. Единый, обернувшийся четырьмя — теми, кто в Старые Времена, когда случился великий потоп, держали четыре угла мироздания, уцепившись за звезды, дабы не кануть в пучину.

Все четверо были на одно лицо: продолговатые сверкающие глаза, непохожие ни на человеческие, ни на звериные; длинные носы, свисающие подобно слоновьим хоботам; узкие, заостренные черепа, блестящие в холодном свете; широкие рты с толстыми, вывороченными губами. Отличались они только цветом одежд. Один был в красном, другой — в белом, третий — в желтом, четвертый — в черном.

Одновременно открылись четыре рта и четыре одинаковых голоса, подобно зловещим раскатам грома, разнеслись по пространству:

— Вот я пришел, неудержимый: Ксиб, Сак, Кан и Эк. После долгих катунов молчания говорит Ксаман-Балам.

При звуке этих голосов Мойши содрогнулся. Четыре фигуры спустились к подножию и остановились на предпоследнем уступе.

— Настал час призвать Тцатлипоку, и когда Он придет, Он опять поведет маджапанов — из сокровенных глубин на землю Чакмооля, в Ксич-Чи, священнейший из городов.

Из храма, где возродился Ксаман-Балам, вырвалась бледно-зеленая вспышка. Вниз обрушилась волна едкой вони.

— Теперь, когда собраны все, кто потребен, наступает минута Священного Жертвоприношения. — Слаженным жестом они показали на Ронина. — Ты будешь играть против сил Тцатлипоки, как это делалось в Старые Времена, ибо без состязания, без кровопролития, освещенного божественной волей, Он не сможет прийти. Ты поднимешься на четвертую ступень.

Ронин быстро сосчитал. Всего ступеней было девять.

— Пусть пределами поля будет эта грань Священной Пирамиды…

Ронин вдруг ощутил, что к нему вернулась способность двигаться. Однако что-то связало волю. Тело не подчинялось ему. Ноги как будто сами несли его по центральной лестнице на четвертый уступ.

— Череп, — произнес Эк, черный аспект Ксаман-Балама.

Ксиб, его красный аспект, стоял прямо над Ронином, на седьмой ступени. На нем была маска, изображающая оскаленный череп.

— Ястреб.

Сак, белое воплощение Ксаман-Балама, в маске, изображающей устремленную из поднебесья вниз птицу, стоял на шестой ступени, слева от Ронина.

— Крокодил.

Кин-Коба, в маске крокодила, тоже стояла на шестой ступени, но справа.

— Обезьяна.

На пятой ступени, слева и чуть подальше, встал Кан, желтый аспект божества.

— Кремень.

На той же ступени, справа, стоял Уксмаль-Чак в высокой угловатой маске.

— Это твои соперники, — объявил черный Эк, поднимаясь на верхнюю ступень Священной Пирамиды. — Они будут пытаться столкнуть тебя с пирамиды. Если им это удастся, ты и твой спутник умрете, и кровь ваша послужит призванию Тцатлипоки. Ваши головы, ваши дымящиеся сердца вновь приведут Его в каменный город, в Его возлюбленный Ксич-Чи.

— А если я выиграю? — спросил Ронин.

Эк улыбнулся, обнажив черные острые зубы, блестящие от слюны.

— Если каким-то чудом тебе удастся добраться до вершины Священной Пирамиды, тогда ты и твой спутник уйдете отсюда живыми.

Его странные глаза напоминали яркие ядовитые соцветия.

— Но истинно говорю тебе, нет у тебя надежды. Я знаю, ты видел статую Атцбилана, Направляющего Солнце; я знаю, ты видел разрушенный храм, посвященный отцу его, имя которого неизреченно. Но они были изгнаны из Ксич-Чи и из памяти маджапанов еще в эпоху Раскола. Книга Балама была переписана заново, и теперь нам нечего страшиться. Власть Тцатлипоки в Ксич-Чи — превыше всего!

— Если это игра, — выкрикнул Ронин, — должны быть команды. Где те, кто будет играть на моей стороне?

Эк рассмеялся; глаза его сверкали, словно зажженные маяки.

— Найди их, могучий воитель!

Его низкий голос прокатился раскатами грома по узким долинам и ступенчатым холмам застывшего каменного города, геометрически правильного и пустынного.

А сверху уже приближался Кан в сморщенной коричневой маске обезьяны. Он размахивал посохом, на одном конце которого был резкий загиб, вырезанный в виде головы какого-то зверя.

Ронин стремительно выхватил меч и успел отбить удар длинного посоха. Снова и снова оружие Кана атаковало его, управляемое, казалось, движениями одних кистей. Из-за скорости вращения посох утратил четкие очертания, превратившись в смазанный вихрь ударов, готовый смести Ронина вниз.