Инесса Ципоркина - Власть над водами пресными и солеными. Книга 2 Страница 21

На завтрак мы так и не пошли. Вместо этого отправились в кафе и там еще долго обсуждали, хорошая ли в палаццо Гварди звукоизоляция.

Вода в источнике пахла кровью. Так пахла, что мне почудилось: я не по реке плыву, а лежу на поле битвы и только на одно надеюсь — что похоронные дроги не сгребут меня вместе с павшими и не свалят в общую могилу. Но я не удивилась: чем еще может пахнуть порождение смерти? Только убийством.

Река времени только с виду казалась хилым родничком. Сопротивляться ей было бесполезно. Поток швырял меня и переворачивал, словно дохлую рыбину. Я лишь старалась не нахлебаться… времени. И все-таки чувствовала, что продержусь недолго.

Очнулась я… в постели. В постели с мужчиной. С тем самым, единственным, с которым хотела и не смогла остаться. В гнезде его рук, в нашей комнате, озаренной восходящим солнцем. Золотые от лучей занавески колыхал ветер — и вообще все было как всегда. Как всегда в лучших моих снах.

Я села на постели, осторожно сняв с себя тяжелую руку моего любовника, моего дракона. Первая мысль: пора вставать, поздно уже. Не помню, что я собиралась делать сегодня, но уже пора.

Сонно шаркая ногами, подошла к зеркалу. Посмотрела на чистое свежее личико, на встрепанные гнездом русые волосы, потерла заспанные глаза. Какая хорошая штука жизнь! Может, когда я постарею, я буду думать иначе, — но сейчас-то я имею право надеяться, что никогда не постарею?

За моей спиной слышится истинно драконий храп. Он, когда на спину перекатывается, храпит ужасно — и все остальные звуки пропадают. Заодно и сон мой пропадает бесследно. Приходится лежать, глядя в потолок и размышлять: не пойти ли мне спать в другую комнату? Или просто попытаться повернуть это большое сонное тело набок? Ну, если не получится, то хотя бы крикнуть в ухо: ляг на бок, чудовище!!!

Я хихикнула, представив, как он спросонья вытаращит глаза — мутные, точно у котенка. По-моему, он нарочно строит мне рожи, просыпаясь. Знает, как меня насмешить. Он вообще смешной. Даром, что дракон. Ничего в нем нет мудрого-потустороннего. И за это я его тоже люблю.

Надев длинную льняную рубаху, иду по дому, по-прежнему шаркая ногами в дурацких пушистых тапках. Зеваю, потягиваюсь, почесываюсь. Кофе хочу. Хочу много, много кофе. И пусть этот напиток лучше на запах, чем на вкус, все равно я его люблю. Потому что мой дракон его любит.

В кухне возится какая-то женщина. Такая уютная, домашняя, заботливая женщина.

— Проснулись, лежебоки? — спрашивает она, не оборачиваясь. — Пирожок будешь? — и машет рукой куда-то в сторону большой, одуряюще пахнущей миски.

Я сажусь возле миски, обнимаю ее, теплую, грею об нее ладони и спрашиваю:

— Мама, ты счастлива?

— Конечно! — отвечает мне она, эта женщина. Убежденно отвечает, из глубины души.

— И я. Очень.

Так мы и сидим: я обнюхиваю пирожки, пытаясь по запаху угадать, с чем они. А мама, сдерживая смех, смотрит на меня: что, Ватсон, элементарно — или все-таки спросите у специалиста?

Это маленький мир. Но в нем есть все, о чем можно мечтать. И я не хочу никуда отсюда уходить. Мне, наоборот, хочется застыть здесь, в этом утре, словно в янтаре. Ну почему, почему мне нельзя остаться?

— Мама, я не хочу… — пытаюсь я объяснить то, чего и сама не понимаю.

— Да знаю я! — качает головой мама. — Все равно ведь убежишь! Непоседливый ты ребенок…

— А куда мне нужно, мама? — беспомощно выпытываю я.

— К реке. Тебе нужно к реке.

— Может, не сегодня?

— Вчера ты тоже так говорила.

— Вчера? — я открываю рот, но голоса у меня нет. Пропал.

— И вчера, и позавчера, и месяц назад… — Она отворачивается. Ей грустно. Из-за меня.

Дверь отворяется. На пороге стоит он. Обводит нас взглядом и спрашивает:

— Ну что, опять?

— Опять, — вздыхает мать.

Эти двое знают что-то, чего не знаю я. Мне от этого неуютно. И я, прячась от нахлынувшего уныния, надкусываю пирожок. Мне в рот брызжет горький, будто воспоминания, сок. Я захлебываюсь этой отравой, этой концентрированной болью, этим опытом прожитых лет. Мне больше не двадцать лет. Я больше не девчонка, влюбившаяся первый и последний раз в жизни, счастливо и навсегда, я даже не человек. Я отражение в воде. В черной воде, пахнущей кровью.

Зато у меня есть память о нескольких неделях возвращенного счастья. Счастья, какое возможно только в памяти. Потому что в действительности все было совсем иначе. Все было отравлено и опоганено куда раньше. И я не могла унести это воспоминание с собой, словно драгоценность. Настоящее воспоминание — оружие, нанесшее мне первую рану. Убившее мои надежды. Убившее и меня — вот эту безмятежную, наполненную тихим счастьем меня.

Я смотрю на свои руки: по ним ползут вены, точно червяки под кожей, татуировки, точно струи черной воды, руки юной девушки исчезают, превращаются в руки Старого Викинга, в руки Хитрой Дряни, в руки, которые все помнят не хуже мозгов, которые сами знают, как управляться с оружием, вон оно висит у двери на крючке, невинно так висит, не бросаясь в глаза, поджидая своего часа, уверенное, что его срок настанет, да уже настал, мне пора, я не могу остаться, прости меня, мама, и ты прости, я не могу остаться, никогда не могла, ты же знаешь, это не потому, что я не любила тебя…

Когда тебе снится сон об идеальной жизни, которая могла бы случиться с тобой, если бы краеугольные камни судьбы оказались другой формы, жизнь не всегда воспринимается как пытка. Да, она — не продолжение чудесной грезы, но она еще способна на подарки. И я не буду ее укорять. Я просто приму все, что она мне дает, — приму и пойду дальше.

Потому что если тебе есть, ради чего просыпаться даже после самых лучших снов, — значит, жизнь стоит того, чтобы к ней вернуться.

Меня ждет река.

У берега, подпирая спиной ствол плакучей ивы, стоит броллахан. Стоит и смотрит на меня с изумлением. Неужто, мол, выбралась? А нам уже и не верилось!

Что-то я не чувствую к нему благодарности. Более того, понимаю: ему НУЖНО сделать меня уязвимой. Моя жесткая, иссушенная выживанием душа для него — словно кокосовый орех. Который, если умеючи взяться, можно расколоть и добраться до съедобной мякоти. Сожрать он меня хочет, броллахан этот, вот что. На кокосовое молоко и кокосовую стружку пустить.

Ну уж нет. Не дам я с себя стружку снять. У меня еще много дел, чтобы всякой нечисти поддаваться.

Броллахан, читая мои мысли, поднимает руки вверх.

— Нет-нет, не убивай меня! — И его неуловимое лицо принимает откровенно издевательское выражение. Специально для меня надел — чтоб лишний раз напомнить про мою смертность, ничтожность и бессилие.