Customer - Власть над водами пресными и солеными. Книга 2 Страница 21

За моей спиной слышится истинно драконий храп. Он, когда на спину перекатывается, храпит ужасно — и все остальные звуки пропадают. Заодно и сон мой пропадает бесследно. Приходится лежать, глядя в потолок и размышлять: не пойти ли мне спать в другую комнату? Или просто попытаться повернуть это большое сонное тело набок? Ну, если не получится, то хотя бы крикнуть в ухо: ляг на бок, чудовище!!!

Я хихикнула, представив, как он спросонья вытаращит глаза — мутные, точно у котенка. По-моему, он нарочно строит мне рожи, просыпаясь. Знает, как меня насмешить. Он вообще смешной. Даром, что дракон. Ничего в нем нет мудрого-потустороннего. И за это я его тоже люблю.

Надев длинную льняную рубаху, иду по дому, по-прежнему шаркая ногами в дурацких пушистых тапках. Зеваю, потягиваюсь, почесываюсь. Кофе хочу. Хочу много, много кофе. И пусть этот напиток лучше на запах, чем на вкус, все равно я его люблю. Потому что мой дракон его любит.

В кухне возится какая-то женщина. Такая уютная, домашняя, заботливая женщина.

— Проснулись, лежебоки? — спрашивает она, не оборачиваясь. — Пирожок будешь? — и машет рукой куда-то в сторону большой, одуряюще пахнущей миски.

Я сажусь возле миски, обнимаю ее, теплую, грею об нее ладони и спрашиваю:

— Мама, ты счастлива?

— Конечно! — отвечает мне она, эта женщина. Убежденно отвечает, из глубины души.

— И я. Очень.

Так мы и сидим: я обнюхиваю пирожки, пытаясь по запаху угадать, с чем они. А мама, сдерживая смех, смотрит на меня: что, Ватсон, элементарно — или все-таки спросите у специалиста?

Это маленький мир. Но в нем есть все, о чем можно мечтать. И я не хочу никуда отсюда уходить. Мне, наоборот, хочется застыть здесь, в этом утре, словно в янтаре. Ну почему, почему мне нельзя остаться?

— Мама, я не хочу… — пытаюсь я объяснить то, чего и сама не понимаю.

— Да знаю я! — качает головой мама. — Все равно ведь убежишь! Непоседливый ты ребенок…

— А куда мне нужно, мама? — беспомощно выпытываю я.

— К реке. Тебе нужно к реке.

— Может, не сегодня?

— Вчера ты тоже так говорила.

— Вчера? — я открываю рот, но голоса у меня нет. Пропал.

— И вчера, и позавчера, и месяц назад… — Она отворачивается. Ей грустно. Из-за меня.

Дверь отворяется. На пороге стоит он. Обводит нас взглядом и спрашивает:

— Ну что, опять?

— Опять, — вздыхает мать.

Эти двое знают что-то, чего не знаю я. Мне от этого неуютно. И я, прячась от нахлынувшего уныния, надкусываю пирожок. Мне в рот брызжет горький, будто воспоминания, сок. Я захлебываюсь этой отравой, этой концентрированной болью, этим опытом прожитых лет. Мне больше не двадцать лет. Я больше не девчонка, влюбившаяся первый и последний раз в жизни, счастливо и навсегда, я даже не человек. Я отражение в воде. В черной воде, пахнущей кровью.

Зато у меня есть память о нескольких неделях возвращенного счастья. Счастья, какое возможно только в памяти. Потому что в действительности все было совсем иначе. Все было отравлено и опоганено куда раньше. И я не могла унести это воспоминание с собой, словно драгоценность. Настоящее воспоминание — оружие, нанесшее мне первую рану. Убившее мои надежды. Убившее и меня — вот эту безмятежную, наполненную тихим счастьем меня.

Я смотрю на свои руки: по ним ползут вены, точно червяки под кожей, татуировки, точно струи черной воды, руки юной девушки исчезают, превращаются в руки Старого Викинга, в руки Хитрой Дряни, в руки, которые все помнят не хуже мозгов, которые сами знают, как управляться с оружием, вон оно висит у двери на крючке, невинно так висит, не бросаясь в глаза, поджидая своего часа, уверенное, что его срок настанет, да уже настал, мне пора, я не могу остаться, прости меня, мама, и ты прости, я не могу остаться, никогда не могла, ты же знаешь, это не потому, что я не любила тебя…

Когда тебе снится сон об идеальной жизни, которая могла бы случиться с тобой, если бы краеугольные камни судьбы оказались другой формы, жизнь не всегда воспринимается как пытка. Да, она — не продолжение чудесной грезы, но она еще способна на подарки. И я не буду ее укорять. Я просто приму все, что она мне дает, — приму и пойду дальше.

Потому что если тебе есть, ради чего просыпаться даже после самых лучших снов, — значит, жизнь стоит того, чтобы к ней вернуться.

Меня ждет река.

У берега, подпирая спиной ствол плакучей ивы, стоит броллахан. Стоит и смотрит на меня с изумлением. Неужто, мол, выбралась? А нам уже и не верилось!

Что-то я не чувствую к нему благодарности. Более того, понимаю: ему НУЖНО сделать меня уязвимой. Моя жесткая, иссушенная выживанием душа для него — словно кокосовый орех. Который, если умеючи взяться, можно расколоть и добраться до съедобной мякоти. Сожрать он меня хочет, броллахан этот, вот что. На кокосовое молоко и кокосовую стружку пустить.

Ну уж нет. Не дам я с себя стружку снять. У меня еще много дел, чтобы всякой нечисти поддаваться.

Броллахан, читая мои мысли, поднимает руки вверх.

— Нет-нет, не убивай меня! — И его неуловимое лицо принимает откровенно издевательское выражение. Специально для меня надел — чтоб лишний раз напомнить про мою смертность, ничтожность и бессилие.

— Знаешь, — размеренно произношу я, взвешивая каждое слово, — когда-нибудь и я стану такой же, как ты, сволочной нежитью. Я достаточно нагрешила для подобной участи. И ты уверен, что я не найду на тебя управы, когда окажусь с тобой в одном измерении?

Мы меряем друг друга оценивающим взглядом. Надо признать, мои шансы на победу невелики. Впрочем, как и всегда. Я обычно побеждаю тем, что не погибаю. Удается мне при этом убить врага или не удается — дело второе. Целая шкура дороже чести и мести. С нею у тебя всегда есть вторая попытка.

— Ты никогда не оставляешь своей бравады? — приятно-брюзгливым голосом интересуется броллахан. — Могла бы уже понять: нас твой имидж грубой, бесчувственной амазонки нисколько не впечатляет!

Первый выпад и первый промах! Зажились они здесь, купаясь в родовом сознании зазеркальцев. Настолько, что уж и не воспринимают вкуса современности.

Я не амазонка, я маргинал. Попросту говоря, подонок. Существо, которому плевать на родоплеменные ценности, на богов и тотемов, на предков и потомков, на все, что дорого рожденному в клане и в племени. У меня нет ничего, что требовалось бы защищать — от посягательств темных сил или от загребущих лап соседей. Если, конечно, не считать парочки моих друзей. Хотя признаю: у меня с ними проблем не меньше, чем с парочкой родовых замков, битком набитых фамильными ценностями и отеческими гробами…