Высокое Искусство (СИ) - Николаев Игорь Игоревич Страница 22

— Запах, — негромко сказала она, подняв указательный палец.

— Что?

— Запах, — повторила девушка.

— Ну да, — скучающе согласился палач. — Гадят под себя, ничего не поделаешь. Сколько не мой, вонь ничем не изведешь, чего только ни пробовали, что уксус, что кислый сок, даже серой окуривали, сами чуть не перекинулись…

Кажется, он был в хорошем настроении и настроен поговорить. Елена не могла избавиться от ощущения, что пребывает в какой-то комедийной постановке, где все понарошку, не всерьез и вот-вот из-за реквизита выскочит режиссер с криком «снято!». Только вот запах и атмосфера тяжкого, концентрированного, словно подгнивший холодец, страдания удерживали, как якорь, в состоянии реального.

— Понос, — теперь Елена взглянула прямо в светлые глаза мастера пытки и казней. Зрачки у девушки казались неестественно расширенными и остановившимися, словно выколотые шилом точки. Взор лекарки был пустой, как у глотательницы дыма с большим опытом.

— Умирают часто?

— Бывает, — неопределенно заметил палач.

— Давайте им соленую воду. Так, чтобы соль чувствовалась, но можно было спокойно пить. Как суп.

— Чего? Это еще зачем?

— Соленую воду, — повторила Елена с равномерностью и без выражения, как магическая кукла-автоматон, внутри которой заключен голос живого человека. — Понос убивает жаждой. Вода не держится в теле, сколько ни выпей. А соль задерживает воду.

— Это лечение такое? — подобрался палач, даже забыв про пиво.

— Нет. Соленая вода не лечит. Но помогает удержать в теле воду, — все с той же размеренностью проговорила Елена. — Больным станет легче. Мертвецов будет меньше.

Пока Квокк осмысливал услышанное, поднесли оловянную чарку с «мертвой водой», то есть самогоном, полученным из вина после тройной перегонки. Елена мимоходом заметила, что помощник палача (который принес чарку) тоже не очень соответствует образу толстого садиста в кожаном фартуке. Нет, фартук при нем имелся, вполне каноничный, заскорузлый, весь в сомнительных пятнах, с черными точками от искр. Однако в кожаной сбруе обнаружился молодой человек не более двадцати лет с гладко зачесанными назад волосами, убранными в «конский хвост», и темными глазами. Губы у помощника мастера были припухшими, с такими ямочками в уголках, что больше подошли бы девице. Притом юноша отнюдь не выглядел женоподобно, а на лице у него вместо ожидаемой гримасы злодея имелась лишь печать добросовестной усталости. Чуть оттопыренные уши казались милыми, как у щенка или Чебурашки. В общем, по канонам аниме — «можно я заберу его домой!?». Все бы ничего, если бы не красный мазок на голом плече, чужая кровь смешалась с потом и размазалась на гладкой коже широкой полосой, как вязкий клей.

Елена механически кивнула в знак благодарности, отвернулась, не заметив заинтересованного взгляда молодого человека. Вздохнула и капнула с левой руки прямо на ожог. Мастер поморщился и чуть откинул голову, словно ему было в тягость наблюдать за людскими страданиями. Баала шевельнула тщательно выщипанными бровями. Что делал парень в фартуке, Елена не видела. Несчастный, что лежал на каменном столе, моргнул, скривился еще более страдальчески-жалобно … и промолчал. Елена подождала немного и повторила процедуру, на этот раз водки оказалось существенно больше. Результат тот же. Спиртовой запах выдержанной браги смешался с уже привычным зловонием каземата.

— Больно? — для пущей уверенности спросила лекарка.

Узник молчал, быстро переводя взгляд с мастера на девушку и обратно, словно пытаясь угадать верный ответ.

— Тебя дама вежливо спросила, — с ленцой подстегнул его палач, сделав тремя пальцами левой — свободной от кружки — руки замысловатый и крайне неприятный жест. Словно щелкнул невидимыми клещами.

Узник содрогнулся всем телом так, что казалось, все его кости застучали друг о друга в пляске смерти. Еще быстрее закрутил головой, теперь с видом явного отрицания. Глаза вытаращились сильнее, а выражение непреходящего ужаса усугубилось, хотя это и казалось невозможным. Елене стало жаль беднягу, который теперь смахивал скорее на гротескную куклу, нежели на живого человека. Что бы ни означало «разводчик», наказание было несоразмерно жестоким преступлению.

— Нет, — все также невыразительно сказала девушка, обращаясь к палачу.

— Э?.. — спросил тот, дав сигнал небрежным движением руки. Парень в фартуке подхватил бедолагу, как младенца, за плечи и под колени, с легкостью понес ко входу, скрытому под мощной аркой из темно-желтого камня. Кандалы звенели, узник тяжело, с присвистом дышал. Сквозь толщу стен опять донесся далекий жуткий вопль, скорее не боли, а какой-то запредельной, беспримесной в своей завершенности безнадеги. Словно кричал не человек, а стенающий призрак.

— Не выживет, — качнула головой Елена. Подумала, как объяснить, что если больной не реагирует на каплю спирта, значит, поврежден ростковый слой кожи, а это в свою очередь значит, что регенерация невозможна, и пациент умрет страшной, мучительной смертью. Нужные слова все никак не шли на ум, казалось, что мысли завязли в апатичном сиропе. Все в мире представлялось ненужным, лишенным смысла и цели. Здесь и сейчас Елене было все равно, что случится дальше. Хотелось только поскорее уйти отсюда, выйти наверх, туда, где боль страдающих людей не давит, высасывая из тела остатки сил.

— Он умрет, — сказала девушка и пояснила короткими, рублеными фразами, будто иссекала гангренозный участок. — Если не поможет маг. Рана загниет. Гниль отравит кровь. Затем откажут почки.

— Соображаешь, — протянул палач, теперь в его голосе, наконец, проявилось нечто похожее на уважение. Мастер допил из кружки, небрежно кинул ее в угол, на верстак очень столярного вида. Дерево стукнуло о дерево.

— Значит, соленой водой поить… — сказал Квокк, хмурясь в раздумьях. Пригладил усики легкими движениями пальцев, завел за ухо прилипший к щеке длинный локон. В каземате было жарко, не изнуряюще, но ощутимо.

— Оплата понедельная, четверть альбуса[9], итого альбус в месяц. Выдаем копами. Каждый убогий, которого надо приводить в разум после допроса — два гроша премии, — наконец приговорил палач. — Инструмент, вино, лекарства и прочая снасть — твои, можешь стирать перевязочное тряпье у наших прачек. Собирать деньги с родственников заключенных не возбраняется, но в меру и делиться надо, у нас тут правосудие, как-никак, а не купеческий дом. За каждого мертвеца вычитаем из жалования пять грошей, если помер от лечения. А если допросчики уработали, вот как сейчас, значит надо звать секретаря и писать кляузу, тогда вычитывать ничего не будут, потому что вина не твоя. Ну, почитаешь потом наши свитки[10], там все расписано. Приступать можно прямо завтра.

— Бога побойся, — решительно вступила в разговор Баала.

— Всегда боюсь, — мастер набожно вскинул указательный палец вверх и одновременно приложил к сердцу левую ладонь. — А больше альбуса не дам.

— Дашь, — уверенно, нисколько не стесняясь присутствия Елены, сообщила карлица. — Ей инструмент покупать, за жилье мне платить. — Маленькая женщина сделала отчетливое ударение на «мне».

— Да она же не цеховая! — возмутился палач, вроде даже и не наигранно. — За что ей цельных восемь коп?! Такие и за тынфы обрезанные в любую работу впрягаются! Вот ей-богу, Параклет свидетель, только из уважения к тебе!

Елена закрыла глаза, отрешившись от происходящего. Хотелось лечь на каменный стол и заснуть, наслаждаясь прохладой гладкого мрамора. Может холодок, наконец, уймет жар в сломанной руке.

— Так цеховые к тебе и не идут, — хмыкнула карлица. — И где ты хорошего лекаря без свитка с печатью и шнурком найдешь? А плохих уже гнать замучился, ведь так? А эта один взгляд кинет — и сразу истину видит.

Елена молчала, карлица наседала, мастер вяло отбивался, скорее для порядка, нежели по зову сердца. Было видно, что ему и в самом деле позарез нужен хороший лекарь. Или хоть какой-то, чтобы для начала не морил пациентов. Так, спустя четверть часа или около того, Елена была принята на испытательную неделю в качестве лекаря при палаче главной столичной тюрьмы. С жалованием в два альбуса с четвертью. Определенно, карлица хоть ростом не вышла, хватку имела не слабее боевого кабана.