Джон Норман - Странники Гора Страница 22

Она робко кивнула, улыбнулась и легко соскочила с откинутого борта фургона.

Я был рад, что ей предоставили так много свободы.

– Она понравилась тебе? – спросил я Камчака.

Он ухмыльнулся.

– Она всего-навсего маленькая дикарка, – ответил он, затем посмотрел на меня: – Я хочу Африз из Тарии, – заявил Камчак.

Интересно, что это за женщина? Для кочевника Камчак обходился со своей маленькой варваркой-рабыней, я бы сказал, весьма мягко. Это не означало, что Элизабет не работала или не получала колотушек, но в целом, учитывая обычную долю тачакской рабыни, по-моему, с ней обращались неплохо. Могу поведать про то, как однажды, вернувшись с поисков навоза с мешком, заполненным лишь наполовину, Элизабет заявила, что это все, что ей удалось отыскать за день.

Камчак, особо не церемонясь, тут же запихнул её головой в тот самый мешок и завязал его. Освободил он её на следующее утро, и никогда более Элизабет Кардуэл не приносила полупустого мешка с кизяком в фургон Камчака.

Итак, восседавший на каийле кассар приставил копье под подбородок стоявшей перед ним на коленях девушки. Внезапно он рассмеялся и убрал оружие.

Я вздохнул с облегчением.

Кассар тронул поводья и приблизился к Камчаку.

– Сколько ты хочешь за свою очаровательную маленькую варварку? – спросил он.

– Она не для продажи, – ответил Камчак.

– Тогда, быть может, пари? – настаивал всадник.

Его звали Альбрехт, и коль снова он был кассаром, то в любых соревнованиях он выступал против нас с Камчаком.

Мое сердце бешено застучало.

Глаза Камчака вспыхнули. Он был тачаком.

– На что? – кратко поинтересовался он.

– На результат состязания, – сказал Альбрехт и указал на двух принадлежавших ему девушек, кутающихся в меха слева от нас. – Твоя против этих двоих.

Эти девушки были обе из Тарии, обе были прелестны и обе, без сомнения, искусны в потакании прихотям воинов народов фургонов.

Конрад, услышав предложения Альбрехта, насмешливо фыркнул.

– Нет, – крикнул Альбрехт, – я серьезно!

– По рукам! – ухмыльнулся Камчак.

За нами наблюдали несколько детей, мужчин и рабынь. Как только Камчак согласился на предложение Альбрехта, дети и рабыни моментально исчезли.

Не успели мы и глазом моргнуть, как они уже показались меж фургонов, радостно крича:

– Состязание! Состязание!

Скоро, к моему неудовольствию, значительное число тачаков – женщин, мужчин и их рабов уже толпилось около расчищенного под состязание участка. Условия ставок определились довольно быстро.

В толпе, кроме тачаков и их рабов, было несколько кассаров, один или два воина-паравачи и даже один из катайев. Даже рабыни в толпе выглядели как равные прочим. Через минуту ставки были уже сделаны.

Тачаки не отличались в этом от большинства горианских жителей – здесь все обожали пари. Ни для кого не было тайной, что тачак мог поставить все свое стадо босков на результат одного забега каийл; целая дюжина рабынь могла поменять господина из-за какой-нибудь мелочи типа направления, в котором полетит или не полетит та или иная птица, или из-за неугаданного числа семечек в тоспите.

Обе девушки Альбрехта стояли в стороне, глаза их сияли, они старались вести себя скромно и не смеяться. Некоторые рабыни из толпы смотрели на них с плохо скрываемой завистью. Для девушки стоять в качестве ставки в тачакских состязаниях – большая честь. К моему удивлению, Элизабет Кардуэл тоже, казалось, радовал такой поворот событий, хотя я с трудом мог понять почему. Она подошла ко мне и, привстав на цыпочки в своих меховых сапожках, взялась за стремя:

– Ты выиграешь, – шепнула она, сверкнув глазами.

Мне бы её уверенность! Я был вторым всадником после Камчака, как и Альбрехт был вторым после Конрада у кассаров.

Быть первым всадником – большая честь. Стать первым всадником может любой – все зависит от искусства владения оружием, ловкости и силы. В общем, нетрудно понять, что первый всадник – наиболее опытный и искусный воин.

Я довольно искренне возблагодарил судьбу за то, что она дала мне возможность в свободное от охраны стад время изучить с Камчаком все виды тачакского оружия и вдоволь напрактиковаться в столь важном для воина искусстве, как искусство владения любым оружием. Камчак был прекрасным наставником; нередко часами, до самой темноты, он разъяснял мне все тонкости обращения с такими суровыми, но нежно любимыми им игрушками, как копье, кайва и бола. Я также обучился бросать лассо и пользоваться тачакским луком – легким, коротким в сравнении с обычным горианским луком или арбалетом, но не менее грозным оружием, предназначенным для стрельбы с седла и потому обладающим большей убойной силой при использовании с близкого расстояния – особенности его позволили тачакам выработать особую тактику ведения боя, когда стрелы посылались с небольшого расстояния, но непрерывно, одна за другой, сплошным потоком. Но более всего, пожалуй, мне понравился хорошо сбалансированный седельный нож – кайва. Примерно с фут длиной, с обоюдоострым лезвием, он скорее напоминал массивный пиратский кинжал со старинных гравюр Гюстава Доре. Признаюсь не без гордости, что приобрел неплохой навык в его использовании – со ста шагов я безошибочно попадал в подброшенный тоспит и с тех же ста шагов мог без труда проткнуть дисковидную мишень из шкуры боска четырех дюймов в диаметре, укрепленную на двух воткнутых кверху острием копьях.

Камчак, если верить ему, был доволен моими успехами. Я, разумеется, был тоже вполне доволен своими успехами. «Н-да, – со вздохом подумал я, – приобрел я какие-либо навыки в овладении сим грозным оружием или нет, покажет сегодняшний день… и на месте Элизабет я бы так не радовался».

Соревнования обещали быть захватывающими.

В какой-то момент в толпе я заметил смуглое красивое лицо Херены – девушки из первого фургона. Я помнил её по первому дню, проведенному мной в лагере тачаков, когда, на полном скаку вылетев из-за повозок верхом на каийле, она едва не сбила нас с Камчаком. Она и сегодня возвышалась над всеми, восседая в седле каийлы. Херена была очень привлекательной и норовистой девушкой с прекрасными черными глазами, сияющими на смуглом, лучившемся здоровьем лице, и даже тонкое золотое продетое в нос кольцо ничуть не умаляло, а лишь подчеркивало её явную, хоть и несколько вызывающую красоту. Она, как и другие подобные ей девушки, с детства была всеобщей любимицей, а следовательно, чуть повзрослев, превратилась в безнадежно испорченную безоговорочным потаканием всем своим прихотям и капризам красавицу. В приватной беседе Камчак однажды пояснил мне, что подобные девушки столь не похожи на прочих тачакских женщин, что служат ставками в играх Войны Любви. «Тарианские воины, – сказал он мне, – наслаждаются такими женщинами, дикими девушками народов фургонов».