Наталья Колесова - Нестрашные сны Страница 22

И уходит, когда одно вновь становится двумя… забывается… исчезает.

Любовь вампиров. Она не знала, похоже ли это на любовь людей. Просто уже не помнила.

Она теперь прекрасно видела в темноте. Да и не было нужды напрягать зрение: пальцы, лениво скользящие когтями по ее коже, оставляли после себя флуоресцирующую голубую дорожку. Рука касалась ее рта, задерживаясь на мгновение, проводила по лбу, накрывая глаза — она могла видеть сквозь его ладонь, как он на нее смотрит.

Ты одна такая.

Единственная.

И это она знала. То, что должно бы стать комплиментом, было для нее просто существованием. Одна. Не человек. Не вампир.

Женщина-вамп, говорил он, улыбаясь. Ей нравилась его улыбка. Его тело. Он сам. Нравилось то, что сейчас, рядом с ней, в долгожданной темноте, он гораздо меньше похож на людей, чем когда общается с ними. Надевает официальный костюм — так он говорит.

…Ей не нравились его остальные сородичи.

Так же, как и она им.

В лаборатории ИМФ, куда ее забрали после Кобуци, сказали, что процесс необратим. А она уже и сама не знала, хотела ли вернуться, стать опять человеком. Люди-маги смотрели на нее с сочувствием. Маги-вампиры испытывали брезгливость — как к существу неполноценному, недоразвитому созданию из пробирки. Но чувства и тех и у других были задавлены исследовательским интересом: как это вам удалось сделать, спрашивали они, она молчала. И проклинала Дока, вывезшего ее из Кобуци и пообещавшего ей свободу: «Ты можешь выбирать, с кем ты будешь. Здесь у тебя выбора нет».

Выбора, как оказалось, нет и в городе: лишь бесконечные опыты, анализы, эксперименты, обследования… Неужели совсем недавно она сама была такой же? Ей казалось, с каждыми проведенными здесь сутками она истончается, тает, растворяется в дневном свете лабораторий, терзающем чувствительную сетчатку глаз; плавится под прицельными взглядами испытателей.

Он вытащил ее и оттуда. Пришел однажды — мрачный, огромный, с ворохом важных бумаг и парой занимающих солидные должности вампиров. Этих она не интересовала — их волновало лишь несоблюдение договора между магами и Сообществом.

Казалось — все изменилось. У нее появился дом — его квартира — он сам, любовь, которой они с удовольствием занимались и светлым днем и темной ночью. Он понемногу рассказывал ей о том, что такое — быть вампиром. Понемногу учил. Кое-что ей даже удавалось — и поэтому она не сразу поняла, что происходит.

Его сородичи приходили к ним или мелькали в толпе, приглядываясь к ней — она легко различала их, скрывающихся среди людей. Охотящихся на людей. Об этом Борис говорил неохотно и скупо — и то после ее настойчивых вопросов. Несколько тысяч особей, живущих в огромном мегаполисе — не так уж это и много, она могла бы познакомиться и узнать их всех…

Если бы они этого захотели.

Не то, чтобы она много общалась с ними. Приходящие любопытствовали, разглядывали ее, расспрашивали Бориса — потому что она сама вскоре перестала отвечать на вопросы — и искренне сочувствовали или удивлялись ему. Извращенцу, связавшемуся с явной аномалией, с чем-то третьим в давно известной и упорядоченной действительности… Несколько встреч, когда его сородичи высказались прямо, открыли ей глаза, которые она по собственной воле держала 'полуприкрытыми', вглядываясь в окружающее сквозь призму неунывающего взгляда Бориса.

В ИМФ ее кормили питательным раствором — отвратительным, явно синтетическим — она глотала его как лекарство. Борис давал уже что-то повкуснее и отшучивался, когда она спрашивала, не человеческая ли это кровь. Сам он мог есть и сырое мясо: 'я сыроед, только не в смысле поедания сыра'.

Как-то она собралась с мыслями и с силами и проанализировала все свои способности и достижения (оказался сущий мизер!) и различия с другими вампирами — с тем же самым Борисом. На предположение, что все ее отличие от остальных основано на том, что она не употребляет человеческую кровь, он отреагировал неожиданно бурно: 'И не будешь пить!'

…ее позвала эта девочка. Странная девочка. Отличающаяся от других людей… и магов. Когда она не заполнена светом, в ней прячется какая-то темнота — словно тень, таящаяся в пустоте сосуда. Когда магия возвращается, Агата — маяк в ночи, к которому стремятся все терпящие кораблекрушение. Или свеча, на которую из тьмы летят мотыльки. Даже Борис, сам того не сознавая, тянется к ней. Что уж говорить о его друге? Тот думает, что может кружить, не приближаясь, на самой границе тьмы и света, а крылья-то давно уже все опалены…

Агата позвала вовремя. Уйдя от Бориса, она долго скиталась по столице, постепенно растворяясь в серой громадной пасти города, скользила меж людей и нелюдей, все с большим трудом воспринимая их ауру и сознание. Она становилась все меньше и меньше — точно превращалась в тень самой себя. Если бы это продолжалось и дальше, так бы в конце концов и случилось — кто знает, сколько таких теней трепещут незамеченными на тротуарах города, сколько остывающих дыханий касается в раскаленный день нашего затылка, и мы ежимся, не понимая, откуда взялся этот неожиданный холодный ветерок…

Но Агата позвала. Сначала она и не восприняла этот слабый оклик — как перестала воспринимать голос Бориса. Ведь он искал ее — с каждой ночью все безнадежнее, но все с тем же неослабевающим упорством. Ее ничто уже не касалось, она уже практически не существовала… Но зов становился все настойчивей — и она наконец прислушалась. Необычный голос — неуверенный и в то же время сильный и звучный. Странные ноты. Странный звук и цвет. Необычно. Удивительно. А она давно перестала удивляться, просто потому что ничто ее уже не интересовало. Тонкая нить — внимания, понимания, становилась все прочнее и явственней. И она откликнулась. Отозвалась.

Пришла.

Девочка, несмотря на все различия между ними — возраста, обстоятельств, существования — вдруг напомнила ей саму себя. В Кобуци. В ИМФ. Сейчас. Может, Агате и не грозило то состояние исчезновения, в которое постепенно впадала она, но… она сама могла ей помочь.

Или Агата — ей. Агата вернула ей Бориса, напомнила о нем. Заставила захотеть увидеть, откликнуться. Понять, что она действительно ему нужна. Как и он ей — и не только потому что он был единственной опорой в ставшем чужим и незнакомым мире.

С тех пор мир застыл в равновесии…

Холодный ветерок скользнул по ее щеке, по плечу. Встать, лениво подумала Агата, окно закрыть? Окончательно просыпаться не хотелось. Она вздохнула и натянула плед повыше.

— Отойди от нее, — тихо сказал Келдыш.

Мягкий тихий смех над самым ее ухом. Агата хотела открыть глаза — посмотреть, кто это так смеется, — не получилось, веки были точно склеены.