Антон Орлов - Городская фэнтези 2010 Страница 22

— Ничего себе эта ваша Танхала! — Ее глаза светятся из-под челки весело и мечтательно, с предвкушением. — И отель у Трансматериковой вполне ничего себе, мне понравилось. Наперво пойду в косметический салон, потом на разведку по магазинам… Марленский пассаж — это ведь отсюда недалеко?

Капучино с сахаром, а все равно не может перебить привкус горечи. Пшенично-пепельная челка, лукавые и сочувственные улыбочки, не всегда понятные иноземные словечки, скульптурно точеное тело, сильное и распутное, — все это ускользает, уплывает, не удержать мне Олу. Да я знал это с самого начала.

— До пассажа отсюда минут пятнадцать по улице Желтых Мимоз, — отвечаю как ни в чем не бывало. — Ты ведь любишь городскую жизнь, сразу видно.

— Люблю, — и не думает отпираться. — Собираюсь получить все городские удовольствия по полной программе, а потом затоскую по Лесу — и двину обратно с попутным караваном.

— Тогда тебя обменяют на Эберта?

— Наверное. Если он не захочет остаться. — Тут она почему-то ухмыляется, как будто ей рассказали неприличный анекдот, а потом, уже серьезно, добавляет: — Мне и в Лесу, и в городе хорошо, измерение у вас потрясающее, высший класс! То есть не у вас, а у нас, я же теперь тоже здешняя.

— Ты из-за этого так и не стала политтехнологом, как тебе когда-то хотелось.

Сам не знаю, зачем ворошу ее прошлое, напоминаю о несбывшихся мечтах. Возможно, всего-навсего для того, чтобы лишний раз ощутить нашу близость, которая, чувствую, в скором времени рассеется, словно слабенькие ученические чары.

— Еще все впереди. — Выражение лица у нее становится хитрющее. — Кто сказал, что я забила на профессиональный рост? Мне есть на ком тренироваться. Вот увидишь, я еще сделаю из Вала такого политика, что все закачаются и обрыдаются!

— Колдуны в политику не играют, — сообщил я с проблеском превосходства (не все-то она знает лучше меня). — Мы в стороне от этой суеты, так было всегда, с самого начала.

— Бывают же исключения из правил, — она хмыкнула с самоуверенным прищуром из-под челки, — которые вроде как подтверждают эти самые правила, чтобы правилам было не обидно. У Вала ого-го какие задатки, но с ним в этом направлении еще работать и работать. Успеется, мы же подвид С, времени у нас уймища.

— И что у вас за политическая платформа? — Меня и впрямь разобрало любопытство.

— Да без разницы, об этих заморочках Вал пусть сам думает. А я имиджмейкер и консультант по пиару, у меня, если улавливаешь, другая специализация. Если честно, все эти идеологии-болтологии никогда меня не интересовали. Я же не электорат, чтобы грузиться этой мурой.

Немного боязно мне стало от ее радужных планов. Может, лучше не надо бы делать из Валеаса такого политика, чтобы все обрыдались? Сказать об этом вслух не успел, официантка в белом крахмальном переднике положила передо мной счет.

Мы с Олой вместе дошли до Марленского пассажа.

— Ну, пока, Матиас. — Она озорно и тепло улыбнулась. — Главное, не скисай из-за своих проблем. Когда-нибудь еще встретимся!

Я смотрел ей вслед сквозь снежную пыль, искрящуюся в лучах проглянувшего из облачных хлябей солнца. Олимпия направилась к трем стрельчатым аркам, под которыми то и дело открывались и закрывались замызганные стеклянные двери. Над средней, самой высокой, самодовольно белели часы с модерновыми фигурными стрелками. Моя лесная ведьма лавировала в суетящейся толпе, словно танцуя. Поношенные рыжевато-коричневые ботинки (она не пошла гулять по городу в кесейских мокасинах, и правильно сделала) уверенно месили рыхлую снежную кашу, сдобренную солью.

И не моя она вовсе. Если Валеас напоминает смертельно опасного крупного хищника, то она вроде серебристой луницы, верткой, нахальной, любопытной и независимой. Ее не удержишь — выскользнет из рук, оставив память о легком шелковистом прикосновении.

Не думайте, я ведь прекрасно понимаю, что Ола беспринципная, циничная, бессовестная, сообщница Валеаса, подружка серой княжны Эвки, а от ее «гражданской позиции» у кого угодно волосы встанут дыбом. И все-таки есть в ней толика той человеческой доброты, которая, по словам Джазмин, прорастает сама собой, как трава, несмотря ни на что.

А образцово правильная Инга этого лишена — качественный бетон, никакая трава не пробьется. На Земле Изначальной Инга стала бы ярой революционеркой, или террористкой, или несгибаемым функционером какой-нибудь тоталитарной организации, для которой «цель оправдывает средства». А у нас кем станет — Высшей? Господи, спаси и сохрани нас, если это так.

Ола скрылась в дверях Марленского пассажа. Подняв воротник, чтобы снежинки не лезли за шиворот, я подумал о том, что она, если разобраться, честная. Никакого противоречия, она всеми своими штришками невербально предупреждает: «Вот такое я хитрое-прехитрое существо, имейте в виду». А Инга до последнего времени (до тех пор, пока не свела знакомство со Старым Сапогом) смотрела на Джазмин восторженно и преданно, как примерная ученица. Что называется, ела глазами. Вот и съела в конце концов.

И что мне все-таки делать дальше? То есть так-то я знаю, что должен пойти к старейшим колдунам Танхалы, рассказать о своем проступке, о суде, о приговоре, о том, как погибла Джазмин, и после этого меня определят на какой-нибудь продуктовый склад, вдобавок назначат (скорее всего по жребию) временного наставника для обучения способам блокировки, чтобы на будущее никаких резонансов. Вряд ли обучение выйдет за рамки необходимого и достаточного. Я теперь не смею претендовать на что-то большее.

Но что мне делать с самим собой, кто бы объяснил!

Пришедшая вслед за этим мысль так меня поразила, что я чуть не поскользнулся на темной наледи, притаившейся под месивом киснущего на тротуаре соленого снега.

Слова о подлости, которые стоили Джазмин жизни. Убив ее, Инга подтвердила то, что хотела опровергнуть, доказала поступком то, от чего вслух отпиралась. С такими, как она, это случается сплошь и рядом.

Тут я снова вздрогнул: в бледном искрении снежинок, сыплющихся с облачного неба в солнечных прорехах, мне почудилась на миг улыбка Джазмин.

Андрей Фролов

Сибирская быль

Трем женщинам.

Нет еще на свете науки, изучившей любовь. И нет еще человека, который бы точно сказал, что это такое. А если и появится такой «ученый», то будет он проклят человечеством за осквернение самого чистого и прекрасного чувства, на которое способен человек…

Бывает так, что очень часто не замечаешь очевидных и вполне простых вещей. А иногда просто ошибаешься, принимая одно за другое. Например, добро и зло, свет и тьма — материи настолько труднопонимаемые и настолько же не объяснимые словами человеческого лексикона, его категориями. Но люди зачастую вовсе не замечают тонкой грани меж ними, а то и вообще путают между собой, искренне полагая, что знают истину и имеют право судить.