Александр Ладейщиков - Кот баюн и чудь белоглазая Страница 22

Белозерский князь Чурило сидел в высоком детинце с видом на Белое озеро, попивал из серебряного кубка квас с хреном и брусникой. Ноги в мягких юфтевых сапогах князь водрузил на плетёный стул, устали ноги-то — всё дела, дела. Слуги нерадивы, всё приходится контролировать: как идёт заготовка дров, освобождены ли амбары для осенней подати, не воруют ли повара мясо. Дворецкий Долгодуб хитёр и суетлив. Княгиня притащила этого бастарда из Северска, а зачем? Своих слуг что ли, мало?

Старшая жена, капризная Людмила, дочь северского князя, была на сносях, и окружённая мамками и бабками, сидела в светлице, скучала и дулась. Надо бы сходить сегодня к Рогнеде или Светлане, провести вечер.

Под тяжёлыми сапогами заскрипели ступени, показалась рыжая, стриженая голова, в детинец взобрался дородный, с рыжими усами и всегда изумлёнными глазами воевода Чудес. Он прокашлялся, князь милостиво махнул рукой, мол — говори.

— По делу о Коте, — промолвил воевода и замолчал.

— Давай, давай, — встрепенулся Чурило, — что там с Котом? Не верю я в эти сказки. Бред какой-то.

Князь был человеком прогрессивным, из детского возраста вышедшим, к предрассудкам тёмного неграмотного народа относящийся соответственно. Сам он, под влиянием благородной жены, понимал всю смехотворность сказочных Котов. Пусть волхвы (князь поморщился) держат народ в узде своими россказнями, это дело полезное, и, для управления племенами необходимое. Не князю же, что лично прочитал написанную резами длинную летопись о предках, слушать эти сказки! Там, кстати, летописец подробнейше живописал историю со времён легендарного готского царя Буса, а тут какой-то Кот. Смешно.

— Гонец, прибежавший от пама Папая, из деревни Чудово, доложил, — забубнил воевода, — что Кот, назвавшийся Баюном, в самом деле, вышел из лесу в месяц червень, дрался с мужиками, покалечил охотника Скилура, ночью провёл с детьми древнее игрище, забрал мальчика в лес…

— С какими детьми? Что тебе наплели эти чудские краснобаи?

Чудес, старый воин, ещё при старом князе ходивший на вятичей — воевать заливной луг и двух украденных коров, поперхнулся, закашлялся. У него потекли слёзы, покраснело лицо, он замахал руками. Князюшка милостиво сунул ему кубок с квасом, стукнул кулаком по горбине. Воевода задрал голову, по рыжим усам потекла светлая жидкость, запрыгали мочёные брусничины, кадык заходил вверх-вниз. «Пусть охладится, он когда-то великую битву пережил — только наших привезли две телеги, а вятичей порубили — тьму», — подумал Чурило, сочувственно глядя на воеводу. Чудес выпил всё до капли, поморгал серыми глазами, продолжил:

— Забрал мальца, наградил пама красными рубинами, большими, в количестве шести… нет, пяти штук (князь встрепенулся), ушёл в лес. Куда пошёл — неведомо, когда вернётся — неизвестно, но может быть, в стольном граде объявится. А может, пропадёт вовсе, — воевода замолчал, уставился на озеро.

— Оно, конечно, так, — пробормотал Чурило. — Может и не объявится. А если придёт — что он у нас спросит? А мы ему что ответим? Как он это всё проделывает — не оборачивается же? Народ наш его поддержит…. Любит наш народ всяких болтунов и авантюристов. Бараны.

Впервые князь осознал, что основа его власти лежит на памах-колдунах, что выдвигаются волхвами Тотьмы, а им, князем — лишь утверждаются. Не на старостах, не на сельских головах — на памах. Князь стал думать — откуда взялся этот порядок, и ничего припомнить не смог. Всегда так было. Даже на заре времён, когда предки чуди пришли в эти леса откуда-то с полудня. Но ведь кто-то завёл этот порядок? У соседских словен, вон, всё не так, как у нас, там князья назначают старост лично — умный народ. Торговый. Порядки славные! Город большой! Не то, что у нас в лесу — мхи, да коряги. Темнота.

Мысли князя перетекли на рубины. Украли ведь пару штук? Наверняка украли. А вот поглядим — у кого коней прибавится. Надо бы ожерелье заказать Людмиле — давно просит. И волхвам один камешек отвалить — на украшение чего-то там. Пусть! Народ любит глазеть на такие штуки. Остальные камни поменять бы на свитки — да куда там. Вон, стоит Чудес, воевода, глазами шлёпает. Булат ему подавай. Вояки. Да кто на нас нападёт? Кому мы нужны? Тут от деревни до деревни на коне не проехать! Дорог нет, одни звериные тропы. Хорошо, хоть зимой по рекам ездим — торгуем мёдом, мехами. А как придёт лето — топнем в болотах. И-эх!

Чурило встал, пожевал губами, воевода вытянулся, развернул плечи. Князь промолвил:

— Значит, так. Пама Папая допросить. Вежливо, с почётом, без этих ваших… (Чудес усмехнулся глазами). Расспросить подробно про Кота этого… как его. Людей посылай своих, с дружины, коней не жалей — время дорого. А то и сам съезди… Что-то да будет…

— А эти как? — воевода Чудес кивнул подбородком на восток, на Тотьму.

— А святым волхвам, небось, всё и так ведомо, — раздражённо молвил князюшка. — У них своих наушников хватает.

— Вот это дерево я посадил пять лет тому назад, — сказал Никон, любовно поглаживая ветви яблони, усыпанные наливными яблочками. Баюн слушал, удивлялся, с садоводством он никогда дел не имел.

— Потом нужно ухаживать за яблоней, поливать её в летнюю жару, собирать зловредных гусениц, снимать больные листики, охаживать огнём по весне. А сухие ветви — срезать и сжигать.

— Значит, сухие ветви резать и жечь, — промолвил Баюн. — Значит, ты улучшаешь творение Господа? Не прогневается ли твой бог, если узнает, что ты играешь роль творца?

— Каждый человек — творец, ибо создан по образу и подобию Божию. И творит он по воле Небес, — строго промолвил Никон.

— Да и то! Ведь откуда-то берутся тонкорунные овцы, молочные коровы, овчарки? Проснёшься — опять новые породы! Их творят люди, словно боги-творцы! — согласился Баюн.

— Я думаю, Создатель властен и над плотью живою, а не только над душами. Человеку только кажется, что он что-то меняет, улучшает, отбирает — однако, всё происходит по воле Высшей силы. Творящий человек — инструмент Господа.

Ночи становились длиннее, но дни стояли жаркие, ветерок доносил с лугов сладкий аромат цветущих трав. Утром братья собрались в лес, взяли луки и ножи, с ними увязался Ариант — юноши обещали подстрелить на жаркое молодого оленёнка.

Вечером развели костёр. Часть мяса опустили в погреб, один окорок натёрли чесноком и травами, насадили на вертел. Жарили, медленно поворачивая над углями. Блатида суетилась возле костра, сыпала на мясо пряные травы, брызгала какими-то настоями, окорок истекал соком, капающим на угли, порождая язычки синего пламени. Вскоре Баюн почувствовал, как от заманчивого запаха потекли слюни, в животе заурчало.