Андрей Кокоулин - Демон Аль-Джибели Страница 22

— …Союн всебла… — доносилось с площади. — …сердный! Избавь и сохрани……искра твоя в наших ду…

Бахмати поискал место, где устроиться. Прихватив коврик, забрался на крышу дома Аммхуза — высокую, но проминающуюся под ступнями, с нее перешел чуть дальше, на покатый скат, крытый хворостом и обмазанный глиной. Кажется, семьи Аджани.

Высокий гребень, почти засыпанные следы Тахир-бечума — все было видно. А если повернуться, на востоке выростала глинобитная башня, а чуть севернее как раз белела головными повязками придавленная крышами площадь.

Бахмати расстелил коврик, подобрал ноги, сложил руки на коленях и принялся ждать. Жемчужина уютно устроилась под большим пальцем.

— …рати взор свой…

Ветер выдергивал звуки из молитвы. Порывы его, полные песчаной злобы, разбивались о купол со скрежетом и стоном.

Небо темнело. Око Союна наливалось краснотой. Буря поднимала вверх барханы и камни. В центре ее, знал Бахмати, двигался Кашанцог.

От шагов его вздрагивала земля.

И ни одного айхора, вот что жалко, подумалось Бахмати.

— Бахма-тейчун!

Рев прокатился через город, пригибая деревья и заставляя хлопать циновки в окнах и тряпки на оградах.

Бахмати не пошевелился.

— Отдай мне! Отдай мне — мое!

Гигантские, мохнатые крылья из песка распростерлись нал Аль-Джибелью, закрывая цвет неба, затмевая Око Союна. Уже не далеко, уже близко, едва видимые сквозь пелену, взрывались дымными султанами барханы.

— Бахма-тейчун!

— Не кричи, я слышу, — спокойно ответил Бахмати, хотя внутри него в две опасные струны дрожали страх и решимость.

Так по-человечески: быть одновременно трусом и храбрецом.

— Слышишь?

Буря взревела с новой силой. Песок встал стеной, непроглядной, плотной. Тьма накрыла большую часть города. Утонули в ней хижины, улицы, дворец сайиба. Не стало видно озера и полей. Погас отголосок солнца на медном шпиле башни при караван-сарае. Острые конусы вытянулись из песчаной стены в направлении Бахмати. В центре ее вылепилось кривое лицо — лоб, глазные впадины — одна ниже другой, косой провал рта. Лицо потекло навстречу сидящему на крыше ойгону, пока не уперлось в невидимую преграду.

— Подчинись мне! — потребовало оно, просыпав песок изо рта. — Ты, Младший! Ты — тля по сравнению со мной!

Бахмати посмотрел в жадную, слепую пустоту.

— У меня Договор, — твердо сказал он.

— Я отменяю Договоры! — брызнул песочной слюной Кашанцог. — Я теперь здесь Союн! Все здесь мое!

Лицо его поплыло — рот сполз вниз, глаза слились в одно узкое око.

— Я уже все сказал, — произнес Бахмати, тиская жемчужину.

— Смер-рть! — зарычал Кашанцог.

Песчаное лицо разбилось о купол. Песчинки вспыхивали как искры. Рот в последнее мгновение ощетинился острыми зубами, но они только оскребли невидимую защиту и рассыпались. Трещина вдруг прорезала лоб Бахмати. Он провел по ней дрогнувшими пальцами. А из песка уже вставали каррики и суккабы. Улюлюкающие, свистящие, они бросились на штурм.

Песчаные воины встретили их на подступах к куполу.

Шипел, скрипел, стонал песок. Многие меры его пытались проникнуть в город, но горячей окалиной скатывались вниз, к прерывистой линии городской стены.

Карриков и суккабов было много.

Воины обращались в песок, но бились стойко, откручивая атакующим головы, выдергивая шерсть и ломая кости. Бахмати поднимал их снова и снова, расходуя минуты и часы жизни горожан. Взрывались, осыпаясь огнем, шары перекати-поля.

Все это было еще не всерьез.

Вертлявый мертвый народец разогнали костяные птицы. Каменные великаны прибили выскочивших к самому куполу зверей и огневок.

— Бахма-а!

Кашанцог в ярости ударил огромным песчаным кулаком.

Купол прогнулся, но выдержал. Бахмати стиснул зубы. Плечо его пересекла глубокая, как бездна, трещина.

— Бахма, ты ничто против меня!

Бахмати сплюнул вязкую, желтоватую слюну, скопившуюся на языке.

— Не мне судить.

— Твое имя забудут! — проревел Кашанцог. — Ты сгинешь в подземной тьме навсегда!

Он отрастил еще два кулака.

А-ах! Бум-м! Банг! Удары кулаков были страшны. Бахмати захлебнулся болью, под халатом мерзко хрустнуло, с колена, как стружка, отлетела кожа.

Выдержу ли я? — пробилась мысль. Выдержу ли?

Восстанавливая вмятый купол, он зачерпнул с площади, от людей полной горстью чью-то любовь, чью-то надежду, месяцы, месяцы. Молитва там сначала утихла, а потом в темноте, в скрипе и вое бури зазвучала с новой силой.

— …отврати от зла, поддержи души наши…

Он слышал ее!

Молодцы, с комом в горле подумал Бахмати и выпрямился. Какие же вы молодцы! Нет, он не мог быть слабым, когда те, кого он защищал, были так сильны.

Это еще не конец!

Он выпустил против Кашанцога великанов, и они потонули в песке. Один, занесенный по пояс, долго махал корявыми руками, пока полог бури не скрыл его от глаз.

Тьма объяла Аль-Джибель.

В этой тьме, сквозь песок, с разных сторон купол атаковали ойгоны. Все они, уже бездумные части Кашанцога бились о невидимую преграду в надежде ее прорвать. Сполохи освещали крыши и Бахмати.

Он отвечал ойгонам молниями и ветром.

Он трескался и терял тело, он безумно хохотал от боли, которую, казалось, невозможно терпеть. Искры залетали внутрь, усыпая красноватым ковром улицы.

Дни и недели людей латали дыры.

Затем дом Аджани развалился, и Бахмати в треске хвороста упал вниз. Брызнули черепки простой посуды.

Левая рука потеряла предплечье. Оно отскочило, став внезапно чужим. Из мертвеющих пальцев выкатилась жемчужина. Бахмати бросился за ней, накрыл еще действующей правой. В груди хрипело. Он перевернулся на спину. Вверху, за беснующимся песком, за искрами и огненными росчерками падающих на купол ойгонов, нет-нет да и проглядывало налившееся кровью солнце.

— Бахма-а! Умри!

Новый удар в купол опрокинул попытавшегося подняться Бахмати навзничь. Вроде и ног не стало. Он почему-то не смог напрячься и посмотреть, как они там, с ним или уже отдельно. В куполе образовалась дыра, в которую с визгом устремился песок и уцелевшие ойгоны.

Бахмати погладил жемчужину. Ну что, последний шанс?

Кашанцог вырос из бури чуть светящейся громадой, многорукий, многоглазый, многозевный, рога и когти, зубы и языки.

Руки его разодрали купол надвое.

Вбирая в себя ойгонов, он подступил к лежащему Бахмати. Навис, упираясь в небо — в каждом глазу злой сверлящий зрачок.

— Вот и я, Бахма!

Бахмати выставил руку с жемчужиной. Ладонь дрожала.

— И что? Ты думаешь победить меня этой фитюлькой? — Кашанцог захохотал. Содрогнулась земля, посыпались ограды и дома. — Ты слишком смел.