Наталья Резанова - Дорога висельников Страница 22

Бог дал мне еще одно облегчение. Даже дьявол не мог вечно выручать ее. Она умерла, когда мы уже перестали этого ждать. А я уже не способна была радоваться этому, как радовалась бы раньше. Слишком много пришлось мне испытать.

Но Эберо говорил, что надо избавиться от ублюдка. И он опять был прав. Однако ублюдок оказался так же живуч, как его мать. И дьявол не зря стоял у его колыбели. Эберо изобретал разные способы – снадобья в пищу ему или лошади, которая его возила, или другие, более действенные. Но все было напрасно. А потом стало не нужно.

Одно меня утешает. Свою жену ты тоже не любил. Ты просто хотел защитить своего ублюдка. Вот уж было для красотки Орианы открытие!

А я отомстила тебе. Вовсе не за то, что ты завещал ублюдку Веллвуд и все наши родовые владения. А за то, что ты умер.

За то, что ты опять с ней, а не со мной».

Император Георг-Эдвин отличался, как уже говорилось, высокой нравственностью и строгими принципами, а потому старался повсеместно искоренять разврат. Но притоны на Канальной улице даже он не пытался уничтожить. Это было бы покушением на одну из старых добрых тримейнских традиций, вроде казней на Дворцовой площади, рыцарских поединков на Турнирном поле и студенческих безобразий. Гулящие девицы облюбовали улицу вдоль канала, ведущего к реке Трим, в те времена, когда королевство Тримейн еще не сделалось сердцем империи. Как выглядела Канальная улица в ту легендарную эпоху, записей в городских анналах не сохранилось. А сейчас здесь был целый квартал борделей и питейных заведений, как относительно чистых, так и притонов самого низкого пошиба. Городская стража, патрулирующая улицы Тримейна, не слишком беспокоила дам с Канальной, а также их посетителей. Хотя говорили, и не без оснований, что стражи порядка поступают так не из лености или трусости, а потому, что получают с оных дам плату – деньгами и натурой.

Сигвард, разумеется, бывал на Канальной – и один, и с приятелями. Завсегдатаем, правда, не был. Не мог быть, даже если б захотел, – не так часто ему приходилось приезжать в Тримейн. И то, что он, офицер в отпуску, вдобавок холостяк, отправился поразвлечься на Канальную, подозрений не вызывало. Вернее, подозрительным выглядело бы, если б он вовсе пренебрег подобными развлечениями.

И все же он знал: тот или те, кто следит за каждым его шагом, отправятся за ним и в квартал веселых домов.

В дни после визита Бранзарда он убедился, что друг детства прав и слежка не мерещится с пьяных глаз или с недосыпу. Нужно было решаться.

Бежать очень уж не хотелось. Вся предыдущая жизнь отучила Сигварда бегать. Но из Дома Трибунала не бегут вообще. Не было такого случая за всю историю этого учреждения. И Сигвард решился.

Первоначально он сплавил из города Ловела. Брать его с собой Сигвард не собирался, а губить парня тоже не хотелось. Ведь после побега Сигварда, если Ловел при том будет в городе, его заметут в первую очередь. Поэтому Сигвард отправил Ловела с письмом к одному из старых армейских приятелей, проживавших в окрестностях столицы. Если за парнем проследят, да еще письмо вскроют – не страшно. Там пустые слова. А после – не пропадет Ловел, не младенец.

С собой он мог взять только деньги и оружие. Ничего иного дворяне при себе не носят. И одеться следовало так, как одевается человек, который отправляется на Канальную и не желает, чтоб его узнали. То есть одеваться-то можно как угодно, но сверху накинуть плащ подлиннее и попросторней да надвинуть шляпу на самый нос. А вот коня придется оставить в конюшне «Трилистника». Канальная – не та улица, куда ездят верхом.

Он вышел из гостиницы засветло. Нате, любуйтесь, пока зенки не лопнут.

Днем ни одно заведение на Канальной не работало. Труженицы отсыпались. А к вечеру, еще до того, как веселье вступало в свои права, двери гостеприимных домов начинали распахиваться.

С Канальной, помимо стражников, много народу имело навар. Посетителям же нужно было выпить, закусить, а то и отдохновением душу потешить – потому на Канальной еженощно отрабатывали свой хлеб музыканты и певцы. Ну а о тех, кто обирал на улицах пьяных гуляк, а также о своднях и сутенерах и речи нет.

Вообще же заведения на Канальной были на любой вкус, вернее, кошелек. От самых паршивых до сравнительно чистых, где и господа дворяне не брезговали проводить свой досуг.

То, куда направлял стопы свои Сигвард, называлось «Шалунья Пуцци» и официально считалось гостиницей. Вывеска, изображавшая красотку в самой зазывной позе и платье ядовито-апельсинного цвета, не оставляла сомнений в том, чем здесь на самом деле занимаются. Впрочем, переночевать и поужинать в «Шалунье» и впрямь можно было, тут содержатель заведения не врал.

Это был большой двухэтажный дом с черепичной крышей – большая роскошь, у большинства строений квартала крыши были соломенные. Изначально дом был выкрашен ярко-желтой краской, но та облупилась от сырости. Сказывалась близость канала. Когда-то, еще при королях, здесь была граница города Тримейна, и именно здесь, за городской чертой, велено было селиться гулящим девкам. Город с тех пор разросся, а Канальная осталась Канальной. Суше, правда, не стала. Мостить ее никто не собирался, разве что доски могли положить посреди улицы, чтоб дорогие гости в грязи не утопли.

Сигвард толкнул дверь и вошел в зал «Шалуньи». Внутри тоже были заметны попытки кое-как приукрасить помещение. Балки были увешаны пучками травы и цветов – жалкое подобие цветочных гирлянд, украшавших дома богатых городских особняков. Пол был вымыт – хотя не оставалось сомнений, что до утра его заплюют и заблюют.

Народу в зале было пока немного, и первые заспанные девицы только начали спускаться к гостям. Музыканты в углу – трое угрюмых испитых парней с мандолиной, виолой и флейтой – настраивали свои инструменты. Посетители, очевидно, полагали свои инструменты в полном порядке. Они, раскинувшись за столами, тянули пиво или вино. Табак не курили – эта зараза в Тримейн, в отличие от южных портовых городов, еще не проникла. Ставни были прикрыты, и зал освещали масляные плошки.

Сигвард сомневался, что тот, кто следовал за ним, рискнет сразу же войти в блудилище. Должно быть, станет караулить снаружи, присматривать за дверями. А вот потом, когда в зал набьется побольше народу, тогда и появится.

Ну так нечего тянуть.

Он огляделся.

За столом рядом с музыкантами сидел парень, года на три моложе Сигварда, в коричневом джеркине эрдского сукна и берете, обшитом выцветшей тесьмой. Его острый нос явственно был перекошен влево – неправильно сросся после сокрушительного удара. Усы и борода были коротко подстрижены, на столичный манер. На боку у него была рапира, и Сигвард не сомневался, что это не единственное его оружие.