Маргит Сандему - Невыносимое одиночество Страница 23

Собака была для него всем на свете. До конца не отдавая себе в этом отчета, он видел в собаке воплощение всего того, что раньше казалось ему несущественным и чего он раньше не имел возможности узнать: заботы о другом живом существе. Как может человек узнать это, если он вынужден воевать — убивать и калечить других? Микаел был добрым, благовоспитанным юношей, всегда внимательным к другим. Ему казалось неудобным то, что он живет на иждивении других. Юлиана взяла к себе оставшегося без родителей маленького Микаела. Юхан Банер сжалился над ним, хотя на это не было совершенно никаких причин. Следующей была Анна, сестра Юхана, вышедшая замуж за королевского адмирала Оксенштерна. Потом Марка Кристина, его сводная сестра, и ее муж. И Микаел все время стремился угодить всем, выказать свою благодарность, быть милым и благонравным, ставить благо других выше своего благополучия.

Но одного внимания ему было недостаточно. Ему нечего было дать Анетте, его жене, которую он не выбирал. К Биргитте он воспылал чистой, незамутненной, как он сам полагал, любовью. Ради нее он готов был на все. Но она оказалась не той, что он думал. Да и сам он тоже.

У собаки же, напротив, был только он один. Своей глубокой, бескорыстной преданностью, так тронувшей его, собака спасла его разум: уткнувшись мордой в углубление на его шее, вздыхая от удовольствия, смиренно вылизывая его руки и пытаясь исполнить его волю еще до того, как он произнесет слово. Он полюбил это маленькое существо.

Но в глубине души Микаел понимал, что собака заменяла ему сына, зачатого им без любви. Того, кого он никогда не видел и по отношению к которому чувствовал лишь угрызения совести. Он никогда не любил мать своего ребенка. Как же он мог считать этого ребенка своим?

Военный врач сказал, что у Микаела Линда из рода Людей Льда еще не все в порядке. Пережитое потрясение оставило в нем глубокий след. Срыв наверняка произошел по причине его неприязни к солдатской доле, к которой он приобщился слишком рано и, в сущности, против воли. Но было и еще что-то…

Что это было, никто не знал, в том числе и сам Микаел. Тем более, никто не знал, что его мучило сразу несколько недугов. Один из них готов был уже прорваться наружу, другой тоже был на подходе, остальные же сидели глубже, разъедая его изнутри, словно злокачественная опухоль, тлея в глубинах его души, чтобы однажды вырваться на поверхность, парализовать все его чувства.

Но пока все это было настолько незаметно, что Микаел едва догадывался об этом.

Микаел покинул армию вблизи Кенигсберга. Все направлялись на юг, поскольку король Карл Густав и его солдаты взял Варшаву, шли на Краков, привлекавший их несметными богатствами церквей и замков.

Русские пока не представляли собой опасности для шведов. Польша же, напротив, собирала силы для сопротивления, имея огромные ресурсы. Польше принадлежала вся Украина, и оттуда пришло целое полчище казаков и татар, желавших сражаться под началом польского дворянства. Карл X Густав начал понимать, что завоевать эту страну куда труднее, чем ему казалось.

Но все это не касалось Микаела. Он отгородился стеной от всего человечества. К тому же он ничего не знал о том, что его приемный отец Габриэл Оксенштерн находился в Южной Польше, и тем более не знал, что Марка Кристина тоже с ним. Его волновал только щенок.

С глубоко запавшими, словно от смертельного страха, глазами, он прибыл в Кенигсберг, откуда уже готов был отплыть корабль с ранеными шведскими солдатами — оставалось дождаться всего нескольких человек.

После всяческих препирательств ему удалось взять на борт щенка (это стоило ему его лучшей рубашки и всего его оружия), и две недели спустя он почувствовал с невыразимым облегчением, как корабль поднимает якорь и покидает Польшу.

Его военная жизнь была закончена.

По крайней мере, он так считал.

Стояла весна, лед вдоль берегов Балтийского моря треснул.

Переправа была долгой. Воздух становился все теплее и теплее. В пути они встретили корабль, и Микаел даже не предполагал, что он везет печальное известие Марке Кристине и ее мужу. Двое их младших сыновей умерли от кори. Их похоронили в церкви Риддархолм, а в церкви Фастерна, что возле Мёрбю, поставили памятники. Так что у них теперь остался лишь один, старший, сын.

Но когда Марка Кристина получила это известие, она не могла уже ехать домой: она снова ждала ребенка, и Габриэл Оксенштерн позаботился о том, чтобы отправить ее в Мариенбург, в Пруссию. Там она провела в глубокой печали всю зиму, будучи в отчаянии оттого, что не может поехать домой к своему единственному сыну, смертельно боясь, что не застанет и его в живых, вернувшись домой.

Микаел ничего не знал о трагедии Марки Кристины, подходя к дому Анетты в Мёрбю в начале лета 1656 года. С колотящимся сердцем он шел по садовой дорожке, шел медленно, через силу.

Щенок, уже заметно подросший, суетился вокруг него, ни на минуту не спуская с него глаз, словно боясь потерять из виду своего любимого хозяина. Несколько месяцев они делили вместе радости и невзгоды. Вместе переживали насмешки и издевательства на корабле, вместе ехали через Швецию и шли пешком. Временами голодали, но Микаел всегда делил еду поровну с собакой, как бы мало он ни имел.

Дом, этот старинный охотничий замок, был очень красив. Простой человек назвал бы этот дом княжеским.

«Это не мой дом, — подумал он. — Я его не знаю. Не знаю этой женщины и… ребенка, которые живут здесь. Они не хотят, чтобы я жил здесь. Я тут нежеланный гость».

С подавленным вздохом он поднялся по ступеням и постучал. Его впустила изумленная служанка, вскрикнувшая, когда он сказал, кто он такой.

Ведь пять лет назад он уехал семнадцатилетним юнцом, а теперь, вернувшись в свой собственный, незнакомый ему дом, был уже мужчиной.

Вышла Анетта, уставилась на него. Он явился совершенно неожиданно, и она благодарила небо за то, что не в этот день, а днем раньше ей нанес визит французский виконт. Не то, чтобы между ними что-то было, но ситуация могла оказаться щекотливой…

Она не помнила, чтобы ее муж был таким высоким и статным! Микаел отпустил бороду, которая ему очень шла. Он стал сильнее и мужественнее, но выражение его глаз напугало ее. В его глазах горели мучения и раны неизвестных ей переживаний, взгляд был отсутствующим.

Одежда его была изношенной, шейный платок не отличался белизной, сапоги были дырявыми, короткая, потрепанная накидка на плечах запылилась. Но никогда она не видела более мужественного человека. И этот чужой, преисполненный печали человек вторгся в ее дом и ее жизнь. Она задрожала от страха.

— Добро пожаловать домой, — с натянутой улыбкой произнесла она.