Дмитрий Емец - Первый эйдос Страница 23

Другой суккуб в теле плечистого брюнета, которое он слизал с рекламной вклейки модного журнала, перехватил отчаявшуюся дамочку с одинокими глазами.

У Тухломона всегда вызывало зависть, с какой чуткой избирательностью суккубы обнаруживали в толпе неуверенных, ослабленных или павших духом людей. Должно быть, от них исходил запах больного зверя, или многолетний опыт суккубов подсказал им, что это самая легкая добыча.

Метод действия суккубов был прост и отработан. Одним мгновенным, отточенным до автоматизма движением они набрасывали на шею бедолаге удавку страстей, растравливали рану и вселяли стойкую иллюзию, что вот оно, долгожданное счастье, – почти в руках. Человек метался на незримом поводке, выбивался из сил и, как овечка, послушно шел на заклание.

На взгляд Тухломона, суккубам не хватало блеска. В них мало было глубинной комиссионерской подлости и злобы, одна поверхностная юркая хитрость и способность мгновенно приспосабливаться к собеседнику, принимая требуемую форму и даже слова говоря правильные и уместные, которые жертва от них ожидала. Эмоционально суккубы были как одна большая радостная уличная собака, которая с одинаковым восторгом подбегает ко всем, лает, виляет хвостом, пытается лизнуть в нос, но ничуть не обижается, когда ей дают по морде. С другой стороны, обманываться не стоит. Если присмотреться, обнаружится, что собака эта лижет кого попало, с наслаждением роется в мусоре и, быть может, четверть часа назад таскала в пасти дохлую кошку.

Заметив Тухломона, суккуб едва не зашипел и, как хорек, охраняющий добычу, показал мелкие белые зубы. Возможно, Тухломон прошел бы мимо, однако такая демонстративная наглость ему не понравилась. Он протолкался к суккубу и громко, чтобы слышала его спутница, произнес:

– Привет, Колян! Ну, как жена, дети? Младший-то в школу пошел?

– М-м-м-м… Вы ошиблись! – с ненавистью промычал суккуб.

– Ты что, шхеришься, что ли? – театрально удивился Тухломон. – Старых друзей не узнаешь? А что за девушка с тобой, познакомишь?

Суккуб снова замычал. Дама с одинокими глазами тревожно заморгала.

– Да ладно тебе! Что я, не мужик, что ли?.. Условный срок-то закончился? Ну, рад за тебя! Бывай, друг!

Тухломон похлопал бедолагу по плечу и, оставив его выпутываться, проследовал дальше. Конечно, можно было не наживать себе врага, но Тухломон относился к суккубам пренебрежительно. Разве это работа? Несколько часов, а то и дней подряд однообразно распалять страсти, затем, окончательно опутав, заставить произнести формулу отречения и только тогда получить единственный эйдос, который еще может оказаться гнилым. Избыточность затраченных усилий – визитная карточка бездарности.

В следующий раз колокольчик зазвенел у Тухломона уже на эскалаторе, когда он поднимался в город. Со встречной ленты он уловил грустную и одинокую мысль: «Что угодно, только чтобы это закончилось». Комиссионер быстро повернул голову. От высокого мужчины средних лет, довольно ухоженного с виду, с лысинкой, с благополучным животиком, выбритого, проодеколоненного, исходил дух загнанного, бесконечно уставшего и запутавшегося животного. Эйдос, однако, был цел и ярко пылал. Неплохой эйдос, не тусклый, однако позволивший окружить себя дряблому, желтоватому жирку уныния. Ну да это ничего. Жирок останется у клиента. На него-то как раз мрак и не претендует. Таким унынием, только первосортным, наполнены многие бездонные трещины Тартара.

В ручках у Тухломона возник блокнотик, а в блокнотике понятный одному комиссионеру знак. Возиться с этим новеньким сейчас времени нет. Но он займется им на днях, непременно. Узнает из миллионов, найдет не только в Москве, но и на Чукотке, и в песках пустыни Гоби. Явится, когда уныние станет предельным, а способность к сопротивлению минимальной. И тогда эйдос сам, как спелая груша, упадет к нему в потную ладошку. Только и надо будет, что топнуть ногой. Вот он – высший пилотаж! Пусть глупые суккубы вкалывают, выполняя черновую работу.

Поднявшись в город, Тухломон осмотрелся. На площади у Белорусского вокзала была обычная толчея. В несколько рядов закручивались машины. Суета киосков. Запах пирожков. Движение бесконечных людских потоков. Тухломон даже не попытался посмотреть на часы. Он и без часов знал, что ровно через две минуты вот у этого киоска с газетами и журналами, где продавщица Зина Тюфтяева тоскливо зевает, демонстрируя миру золотые коронки, появится добыча. Человек, волю которого он упорно расшатывал, как гнилой зуб. Короткие, не стоящие времени вылазки, несколько пустых снов, несколько случайных встреч, несколько вздорных искушений – и вот сегодня должна быть поставлена точка.

Неожиданно рядом притормозил невзрачный микроавтобус с заезженным: «Помой меня! Я чешусь!» на грязном заднем стекле. Дверца отъехала. Высунувшаяся рука сгребла Тухломона и дернула так, что ноги, потеряв опору, вильнули в воздухе. «Ой-йооо!» – только и успел хрюкнуть комиссионер. Микроавтобус резко тронулся с места и исчез, чудесным образом протолкавшись сквозь глухую пробку у вокзала.

Продавщица Зина Тюфтяева, единственная свидетельница этого события, издала горлом невнятный звук. Ей почудилось, что схватившая мужчину рука была невообразимой длины. Метра три, должно быть, не меньше. Долго стояла Зина, глазея в пустоту, и стояла бы втрое дольше, если бы неловкий прохожий не смахнул на асфальт иллюстрированный журнал. Тут только Зина очнулась и сердито закричала на него. Зевать, считать сдачу и ругаться – были три привычных ее состояния. Удивление в список эмоций не входило и по этой причине давно было исключено из эмоционального прайса.

Голову Тухломона так сильно вжали в пол микроавтобуса, что комиссионер видел немногим меньше, чем ничего. Тухломошу такой расклад не устраивал. Он заставил глаза вмяться и переползти на затылок. Сделав это, он обнаружил, что шею ему бесцеремонно сдавливает сапог. Хозяин сапога – молодой страж мрака с коротким ножевым шрамом на подбородке – со скучающим видом глазел в окно микроавтобуса. У него было стерильное и гладкое лицо убийцы. Тухломон славился особым чутьем на лица. Он сразу понял, что перед ним «мальчик Лигула» из личной охраны начальника Канцелярии. Карлик любил такие лишенные интеллекта типажи. Поняв, что стража послал Лигул, Тухломон испытал облегчение. Его пластилиновая душонка запела соловьем и закудахтала курочкой.

Тухломон поразмыслил и, переправив на затылок рот, чтобы он оказался рядом с глазами, произнес:

– Очень извиняюсь, командир! Сапожок, не ровен час, испачкаете! Пластилинчик у меня уж больно липкий. Ежели позволите, я вам язычком ототру.