Ник Перумов - Дочь некроманта Страница 23

Враг отступил на шаг. По его лицу внезапно потекла темная кровь — но тьма все сгущалась и сгущалась, голубые клинки вязли и тонули в топкой черноте, словно неосторожный путник в зыбучих песках.

Краем глаза девочка увидела дедушку — его седые волосы развевались, словно под сильным ветром. Что он сделал — девочка в первый миг не поняла, но весь правый бок врага словно бы взорвался изнутри, полетели обрывки одежды, кровь брызнула на пол; враг коротко застонал и отступил еще на шаг.

Ну, давайте, скорее, скорее, сейчас, вот сейчас!..

Враг глухо зарычал, черный посох описал дугу, круша голубые копья, направленные ему в сердце; одним движением он очутился рядом с мамой; правая рука его бессильно висела, однако — круша и ломая сотканные из голубого огня щиты, острие черного посоха ударило маме в грудь и окровавленный наконечник высунулся у нее из спины.

Девочка не закричала, она не в силах была даже мигнуть. Она видела, как мама медленно падает набок, а окровавленный враг уже поворачивается к дедушке, черное копье отшибает в сторону поднявшийся для защиты огненный меч, и тяжелое навершие посоха ударяет дедушку в висок.

Передняя дверь наконец рухнула, в комнате неслышно возникла серая тень.

— Вы ранены, мастер? — услыхала девочка странный шипящий голос.

— Да, — едва слышно отозвался враг. Он едва стоял, опираясь на посох. Голова его, казалось, с трудом держится на плечах.

— Мастер! — теперь девочка смогла рассмотреть нового пришельца. Серая кожа, острые клыки, торчащие из-под верхней губы, красные глаза. Без сомнения, вампир.

— Я в порядке, — враг поднял наконец глаза, и девочка невольно встретилась с ним взглядом.

Ее словно окунули в ледяную воду. Такая ненависть была в этом взгляде, такая жажда крови. У нее не хватало слов описать все то, что она ощутила в то мгновение.

— Девчонка! — вдруг услыхала она. Враг выронил посох, схватившись за голову здоровой рукой. — Девчонка! Не парень, не парень!

Не выразить и не описать словами прозвучавшее в его голосе разочарование. Словно приговоренному к смерти прочли на эшафоте помилование, а миг спустя объявили, что это не более чем княжеская шутка. То есть это даже было не разочарование, а именно смертный приговор — всему, всему, всему.

Девочка ощутила, как тряпичная кукла у нее на груди ожила и попыталась как можно теснее прижаться к хозяйке.

— Смотрите, мастер, — вдруг сказал вампир, указывая на ожившую куколку.

Враг не ответил, неотрывно смотря на девочку, и ее начинало трясти все сильнее. Она знала, что такое смерть, и отчего-то сейчас очень-очень захотелось убежать именно туда, где ее не достанет уже никто и никогда. И где она встретит маму с дедушкой.

— Да, — внезапно выдохнул враг. И шагнул вперед.

— Вы думаете, она сгодится, мастер? — обеспокоенно спросил вампир.

Враг вновь ничего не ответил. Склонился над дрожащей девочкой, размахнулся и со всей силы влепил ей звонкую пощечину, от которой она кубарем покатилась по полу.

— Посмотри вокруг, червяк, — услыхала она глумливый голос врага, в котором не слышалось и следа боли. — Я сделал это с твоей матерью и дедом. Могу сделать и с тобой. И сделаю, если ты еще раз окажешься у меня на пути. Твое счастье, мне нужен был мальчишка, так что живи, тварь. И помни мои слова!..

Он шагнул к ней, ударил вторично. Из ее разбитого носа потекла кровь — но глаза оставались сухими.

Волшебник криво усмехнулся, пнул мертвого дедушку в бок, плюнул на залитое кровью, застывшее лицо мамы — и пошел прочь, почтительно поддерживаемый под руку своим слугой-вампиром.

Миг — и они оба скрылись.

Девочка, точно раненый зверек, доползла до тела мамы — и только тогда заплакала.

Кажется, она даже теряла на время сознание от плача. Ожившая куколка теребила ее за ухо, и она приходила в себя.

Мама и дедушка лежали совсем-совсем мертвые. Насовсем. Навсегда. Они там, откуда не возвращаются. Никогда. Она одна. Зачем?..

Ее лицо все еще горело от полученных пощечин. Никогда в жизни никто не тронул ее и пальцем. Ее никогда не наказывали. Ей всегда все объясняли так, что она понимала. А за разбитое, сломанное или прожженное никому не приходило в голову бранить ее. Мама только улыбалась, дедушка усмехался и грозил пальцем — не больше.

А теперь они лежат, мертвые, и убивший их враг ушел, скрылся в бесконечном громадном мире, оставив ее одну.

Нет, не совсем одну. Тряпичная куколка. Девочка случайно оживила ее, неосознанно совершив то, что ей всегда строго-настрого воспрещалось. Впрочем, что значили сейчас все эти накрепко затверженные запреты?..

Запретов больше нет. Никаких. Тебе понятно это или нет?

Нет больше ни мамы, ни дедушки, ни дяди. И нет больше никаких запретов.

Она встала, взяла на плечо маленькую тряпичную куклу. Шмыгнула носом, вытерла рукавом слезы. Она больше никогда не будет плакать. Что более страшное может с ней случиться?..

Ничего.

Куколка на удивление крепко, точно подкаменная ящерка, вцепилась ей в курточку, словно говоря — не беспокойся обо мне, я не упаду.

Девочка медленно поднялась. Надо собрать вещи. И надо уходить. Ни в Мосту, ни даже в Тупике ее никто не знал и никогда вообще не видел. Что она им скажет? Кто ей поверит?..

И тем не менее она не боялась. Она просто знала — ей надо уходить. Далеко-далеко отсюда.

Наверное, так находит дорогу к родному дому кошка, потерявшаяся за сотни лиг от него.

На пороге раздалось деликатное покашливание.

Она подняла голову. Она уже ничего не боялась. И ничему не удивлялась. Даже уродливому поури, просунувшемуся в дверной проем.

Карлик несколько секунд молча разглядывал девочку, смешно склоняя голову то к правому плечу, то к левому.

— Точно, она, — сказал он наконец, словно обращаясь к самому себе. — Она самая. Имманентно и необходимо она.

Откуда поури узнал ученое слово «имманентно» — кто ответит? Скорее всего — от какого-нибудь умирающего монаха в разоренном и сожженном монастыре…

Она смотрела на поури не отрываясь. Он пришел ее убить? Пусть. Ничего хуже того, что уже случилось, не произойдет.

Отчего-то она совсем-совсем не боялась. Ну ни капельки. Совершенно и абсолютно.

— Страшиться не надо, — словно опомнившись, торопливо сказал поури. — Враждебных намерений не имею. Пришел помочь.

— Чем? — эхом отозвалась она. — Можешь оживить маму?

Она произнесла это с горьким сарказмом, неожиданным для восьмилетней девочки.

— Маму? — поури скривил тонкие губы. — Не, не могу. Послушай, пойдем отсюда. Нечего тебе здесь делать.